В рассказе «Никита», включенном в сборник, о маленьком герое сказано: «Доброе солнце <…> глядело на него в ответ теплым лицом». Маленький язычник Платонова и Солнце (Ярило), и Небо, Землю и Воду, баньку, избу, плетень, цветы, колодец и пень и даже бочку населяет сплошь одушевленными существами, среди которых нечисть славянской демонологии, живые и умершие люди, «родное» (мать, воробьи, змеи, пауки, мухи, «петух-пастух» и куры) и «чужое» («тайные жители» в земляной норе) сведены на общий уровень вполне мифологической реальности.

Но подлинный интерес современного чтения прозы Платонова лежит не в утверждении универсальных констант внутреннего мира «мифологичных» в духе К.Леви-Стросса или М.Элиаде, а в понимании тех нравственных запросов, какие делает герой новеллы к миру, так опознаваемом. Это запросы о добром и недобром, дружественном и недружественном в горизонте детского видения, где антитезы живого и неживого «сняты» наивным гилозоизмом сознания. То, что Никита свершает обряд задабривания змей хлебом и произносит заговорную формулу («Змеи, ешьте хлеб, а к нам ночью не ходите»), – легко трактуется в терминах традиционной обрядовой практики. Для Платонова важно другое: показать органическое стремление человека-ребенка к дружбе с предметным миром, растениями и существами, в которых заподозрено человеческое, к приязни ко всей утвари и тварям своего детского Космоса. Эти темы трактуются и в рассказах «Среди животных и растений» (1936), «Неизвестный цветок», «Дети» (1920), «Мучение ребенка» (оба – 1940), в стихотворении «Солнце – розовый ребенок…» (1920-е гг.).

Ребенок у Платонова есть абсолютная драгоценность мира, которая больше самого мира, потому что в ней – итог мировой человечности, ценностная колыбель человечества. В духе Достоевского автор «Чевенгура» и «Котлована» говорит, что мир, в котором есть детские могилы, «не готов для жизни». Детскость трактуется Платоновым как подлинная (т.е. ответственно поступающая) взрослость, и наоборот; думать о «прочих» (здесь: «других») во всей полноте сочувствия, диалогической открытости и понимания способно лишь детское существо: в нем свернуты возможности «материнства = отцовства = сестринства = братства» («Джан», опубл. 1964; «Река Потудань», 1937). «Дети – спасители Вселенной» – такова формула Платонова.