Эпизодические замечания русских мыслителей о наивности связаны, в основном, с философемой души. Такова итоговая формула М. Бахтина: душа есть «наивность в духе». Наивность как человеческий фактор и возрастная доминанта не имеет внутреннего углубления: лишенная средств защиты и компенсации, она сама по себе является нерушимым щитом девственной первоприроды неопосредованного понятием сознания.

Наивность стала качественным средством убеждения в утопиях. Культура как труд рефлексии и зодчества смыслов по определению не может быть наивной, но существует культура наивности, отраженная искусством в его кризисном состоянии; в последнем случае мы имеем дело или с жанровой мимикрией наива (городской фольклор, литературная сказка, мультипликация, реклама, женские формы арго, манерное наивничанье старух или теперешних митьков), либо с идеологической игрой в формах ментальной агрессии, направленной на обыденное сознание (риторическая наивность призыва, лозунга, плаката, имитации обрядности, политический шаманизм и бытовая магия). Патология культуры демонстрирует негативную обратимость наива в мире необратимой ответственности (наивное отчаяние «тяжелого» рока, наивная жестокость порно, инфантильный языковой эпатаж постмодерна).

Обратимая наивность выражается в исторической амнезии общества («старомодное» отождествляется с «наивным» и дезавуируется). Наивность, фиксируемая в типах поведения героев художественной литературы, насыщается как общечеловеческими (Дон Кихот, князь Мышкин), так и национальными («тургеневские девушки», институтки – смолянки, бестужевки; чудаки Диккенса и «чудики» В.Шукшина) этическими ценностями.

Бытовая педагогика Англии XVIII–XIX вв. возводит наивность в ранг женской добродетели, а американская писательница Эдит Уортон (1862–1937) так и назвала свой роман – «Век наивности» (1920).

Дальневосточная эстетика миниатюрных предметов искусства возвращает нас к катартическому переживанию наивности как исконно «хтонической», чистой правды, противостоящей всем формам мирового знакового лицедейства.