Данное уподобление предвосхитило трехчастную структуру психики, по Фрейду. Но теперь речь о метафоре. Как видим, она как бы узнавание в одном объекте другого. Причем известно, что оба этих объекта принадлежат к разным конвенциональным категориям.

В отличие от аллегории, метафора не иллюстрирует образом отвлеченное понятие, но позволяет разверзнуть вне рамок конкретного значения захватывающую дух глубину смысла, который ускользает от понятийного мышления.

«Свойство меткого ума – видеть сходство и в вещах, далеко отстоящих одни от других… С помощью метафор становится ясно, что узнано нечто новое, и разум тогда говорит: “Как это верно!”» (СНОСКА: Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск. 1998. С. 976-977).

Метафора всегда потрясает человека и дразнит его рациональность. Иносказательное использование образа в первый момент представляется слушателю логической аномалией, по выражению представителей «группы μ», «отклонением от нулевой ступени» языкового кода. Разум тут же вовлекается в процесс «метафорической редукции», то есть поиска кратчайшего пути между двумя объектами, пока не будут проработаны все возможные критерии сходства (порой открывается бесконечность).

Метафорическая редукция предполагает в человеке определенную проницательность, благодаря которой он обнаруживает область пересечения двух разнородных значений. Найденное общее на миг превращает разнородное в тождественное, т.е. общий признак становится определяющим. Является нечто третье.

Тем самым метафора магически раздвигает границы понимания. Наглядным кажется мимолетное единство бытия. Метафора активирует пралогические формы нашего мышления, в основе которых – аксиома «мистической сопричастности» (как назвал это явление Л. Леви-Брюль) – родства и живой связи всего со всем во вселенной.

О поэтической основе разума Дж. Хиллмана заставляет говорить его понимание метафоры как языка души. Трагедию западной культуры архетипическая психология усматривает именно в «потере души», то есть в потере образного мышления как доминирующего. «Эта потеря привела к усилению субъективности, которая проявилась в замкнутом эгоцентризме западного сознания… Метафорический подход, с помощью которого обыденные явления рассматриваются как образы, позволяет обнаружить «чувство и страсть» там, где картезианский ум усматривает лишь простое расширение обездушенных бесчувственных объектов… поэтическая основа разума позволяет психологии выйти за пределы личной субъективности» (СНОСКА: Хиллман Дж. Архетипическая психология. С. 78-79).