Начинается война. Ниночка по-прежнему у меня бывает раз в неделю, вполне адекватно реагируя на все, что происходит; но в конце ноября 1941 года я перехожу на казарменное положение при больнице. Наше общение полностью прекращается, хотя от ее квартиры до Потешной улицы расстояние такое же, как до моей квартиры на Плющихе. Она часто звонит мне по телефону, и только — посетить меня в психиатрической больнице, конечно же, не может. Несколько раз я по телефону приглашаю ее к себе, и каждый раз она словно не слышит, что я говорю, и круто меняет тему разговора. Когда в конце 1943 года я возобновляю свой прием в диспансере на Палихе, она меня там изредка навещает: амбулатория — это еще туда-сюда, но психиатрическая больница — это для нее запретная зона, «табу». В 1944 году я возвращаюсь к себе домой, и снова она аккуратно, раз в неделю, отсиживает свой час у меня в кабинете. Теперь уже этот час посвящается новой теме: в жизни Ниночки наступает новый знаменательный этап: зарабатывая по-прежнему главным образом каллиграфией, оформлением выставок и т.п., она все свое свободное время посвящает писательской работе. Ее стихи имеют успех, она печатается в журналах «Затейник», «Мурзилка», транслируется в детский час по радио. Ниночка окрылена своими успехами, она знакома с известными детскими писателями, они ее поощряют.

Когда по моему возвращению на Плющиху она навещает меня в первый раз на дому, она обращает внимание на отсыревшую стену в моем кабинете, вообще на несколько запущенный вид квартиры после трехлетнего отсутствия хозяев и в следующий раз приносит небольшую, с большим вкусом подобранную картину Гольбейна для украшения стены и ею самой изготовленный очень простой изящный абажур для лампы в столовой. Она искренне, как всегда, с прямолинейной инфантильной наивностью выражает радость по поводу моего возвращения домой и, как она выражается, по поводу того, что наша дружба возобновилась.

Заканчивая описание всего этого периода нашего знакомства, охватывающего около одиннадцати лет, с 1936 до 1946 года, я хочу еще подчеркнуть: примерно с конца 1936 года, когда сеансы суггестии прекращаются, темы психиатрии, лечения больше уже совершенно не затрагиваются. К этому нет никаких оснований, и это остается «табу» раз и навсегда.