Мне представляется своего рода тайной, что, несмотря на то что об энтузиазме здесь говорилось очень много, я по-прежнему, проходя по классу, примечаю у учителей чувство угнетенности и тяжести. Чрезвычайно многому из того, что делается в классе, сопутствует тяжесть. Подчас она облекается в форму искусственного энтузиазма. Благотворное действие оказывает не искусственный энтузиазм, а тот энтузиазм, который возгорается как следствие нашего внутреннего единства с тем, что происходит в классе. Видите ли, будучи учителями, мы должны действительно осознавать все это. Мы должны работать над воспитанием нашего собственного сознания. Конечно, эта работа чрезвычайно затруднилась для нас из-за необходимости заботиться о соблюдении тех касающихся последнего класса предписаний, которые извне диктуются нам требованиями, предъявляемыми к выпускным экзаменам. Они поистине подобно свинцовой тяжести отягощают преподавание в последних классах. И тем не менее мы не вправе упускать из виду нашу собственную цель, потому-то и необходимо нам работать над этим сознанием. Я назвал бы его сознанием учителя вальдорфской школы. Но это возможно, мои дорогие друзья, лишь в том случае, если именно в области педагогики мы придем к подлинному переживанию духа. Такое переживание духа представляет трудность для современного человечества, и мы должны понимать это. Мы должны ясно понимать, что для решения поставленных перед вальдорфской школой задач мы нуждаемся в чем-то совершенно особенном, в чем-то таком, чего, может быть, и вовсе не существует в мире. Со всей возможной скромностью, без гордости и высокомерия, мы должны нести в себе сознание этого особенного, по-настоящему в глубине души, сердцем сознавать, не на словах сознавать; мы должны сознавать душою, сознавать сердцем. И условием для этого является ясное понимание того, что в данном случае было утрачено человечеством, утрачено в продолжение последних трех-четырех столетий. Мы должны вновь обрести это.

Дело в том, что, вступая в этот мир из принципиально иного существования, человек по отношению к присущим ему силам представляет собой нуждающееся в исцелении существо. И вот – связь между воспитанием и исцелением утрачена. В средние века было распространено убеждение в том, что, живя на земле, человек в принципе остается больным существом, что здоровье для него то, чего сначала еще нужно достичь, что современный человек, живя на земле, пребывает как бы ниже предназначенного ему уровня и что необходимо еще что-то сделать, чтобы он стал действительно человеком. Зачастую к этому подходят формально. Говорят, что человек должен пройти через развитие и подняться на более высокую ступень, но не имеют в виду ничего конкретного. Действовать конкретно здесь означает действительно установить связь между процессом воспитания и процессом исцеления. Исцеляющий больного делает нечто определенное: он делает больного здоровым, он поднимает его на ч, более высокий уровень, на уровень нормального человека. Почти во все древнейшие эпохи, когда жили люди, посвященные в мировые тайны, рождение отождествлялось с болезнью, ибо и в самом деле, родившись, человек находится ниже своего уровня, ниже уровня своего предземного существования. То, что в себе самом человек заключает свое тело, которое он вынужден носить как некую тяжесть, является абсолютно ненормальным по отношению к его высшей природе. Сегодня не сочтут мыслящим здраво того, кто говорит: «По отношению к высшей природе человека является нездоровым то, что он постоянно, до самой смерти, вынужден бороться с физическими силами своего тела». Однако без такого рода радикальных представлений невозможно постичь настоящий смысл воспитания. Воспитание должно заключать в себе нечто от врачевания. В этой связи я хотел бы указать на следующее.