«На вопрос Леонта,— рассказывает греческая легенда,— кто же такие философы и что за разница между ними и прочими людьми, Пифагор ответил, что уподобляет жизнь человеческую всенародным сборищам во время великих греческих игр. На них одни телесными усилиями добиваются славы и победного венка, другие приезжают покупать, продавать и получать прибыль; и среди всего этого выделяется наиболее благородный род посетителей — люди, не ищущие ни рукоплесканий, ни прибыли, но явившиеся единственно ради того, чтобы смотреть, и прилежно разглядывающие все происходящее. Так и мы явились на сборище жизни из иной жизни и другого мира, словно бы из некоего града, и среди нас одни служат честолюбию, другие — деньгам; лишь немногие, презрев все остальное, прилежно всматриваются в природу вещей, и они-то зовутся любомудрами, то есть философами» (СНОСКА: Ciceronis Tusculanae disputationes, V, 3, 8—9). Сулит ли пользу такое всматривание в мир? «Нет ничего страшного,— невозмутимо отвечает нам неоплатоник Ямвлих,— если оно покажется ненужным и бесполезным; мы назовем его не пользою, но благом» (СНОСКА: Ιаmbliсhi Protrepticus, 9, 60 А). Как известно, и Пифагору, и Аристотелю приписывается утверждение о том, что смысл всей человеческой жизни — в возможности смотреть нa небо (СНОСКА: Ibid., 9, 57 Α). Усматривание эйдетики всего сущего — не средство овладеть миром, а самоцель; поэтому схватить форму принципиально важнее, чем вычислить эффект. Из этой ориентации греческой духовной культуры должны быть понимаемы и расцвет пластики и стереометрии, и блеск натурфилософской интуиции, сочетавшийся с полной невозможностью построить «точное» естествознание. Невозможностью — ибо для того, чтобы сделать достаточно прозрачным для ума механизм эффекта, пришлось бы элиминировать образ (СНОСКА: В этой психологии для нас может кое-что пояснить аналогичное явление, возникшее внутри самой новоевропейской культуры, хотя с опорой на античную традицию — протест Гете против математической физики (ср. Е. Сassiгег. Goethe und die mathematische Physik. Eine erkenntnistheoretische Problem.— E. Сassiгег. Idee und Gestalt. Berlin, 1921, S. 27—76). Гете, который менее всего был «обскурантом», в самых резких выражениях укорял ньютонианское естествознание за его «безобразность»; оно было для него неприемлемо эстетически. Мысленно деформировать вещь, вытащить ее из собственного эйдоса и превратить в функцию некоего графика с целью овладеть ее эффективностью — все это, с точки зрения Гете, отучивает смотреть. Здесь автор «Метаморфозы растений» был законным наследником античного мировоззрения. Но такими же наследниками были, например, скромные составители русских народных травников, чьими описаниями так восхищался П. А. Флоренский («Общечеловеческие корни идеализма», Серг. Посад, 1909, стр. 11). Современный специалист по лекарственным травам не станет так описывать одуванчик: «Кругом листиков рубежки, а из нея по середине стволик, тощий, прекрасен, а цвет у него желт; а как отцветет, то пух станет шапочкою, а как пух сойдет со стволиков, то станут плешки; а в корне на листву и в стволике, как сорвешь, в них беленько». Здесь трава — не носитель функции врачевания, по отношению к механизму которой образ случаен, но, напротив, пластическая эмблема и завершенная «энтелехия» целительности).