Переводя этот строй мысли на язык новоевропейских понятий, можно было бы сказать, что здесь совпадают онтологическое и аксиологическое (греки снова оказываются «наивными» учениками приготовительного класса, которые по своей наивности перепутали ценность и бытие). На деле мы исказили бы самую суть древнегреческого мировоззрения уже одним словом «аксиология». Все дело в том, что у греков (как и у их средневековых учеников) не было аксиологии. Ее не было совершенно так же, как не было «эстетики», и притом по тем же существенным причинам. «Благо» — это не «ценность», «совершенство» — это не «ценность»: здесь — то же различие, как между равной себе «вещью» и предстоящим нашему взгляду «предметом». Это новоевропейская техника, наука, философия и общественная практика заменили «вещь» — «предметом»:

«... Что мы сделали с первым равенством

Вещи — всюду, в любой судьбе,

Равной ровно самой себе?..»

(М. Цветаева).

«Совершенство» — это полнота бытия, которую вещь несет внутри себя самой. «Ценность» стоит под "оценивающим" взглядом (хотя бы под взглядом секуляристского кантовского бога). «Совершенство»— онтологично, «ценность»— скорее гносеологична, ибо соотнесена с субъектом (субъект в этом все дело; даже тогда, когда буржуазный образ универсума не «субъективен», он субъектоцептричен).

Оценивающий глаз предполагается и таким специальным видом ценности, какова «эстетическая ценность». Для греческой традиции прекрасное, τό καλόν,— вовсе не «эстетическая ценность», но, по слову Плотина, «цветение бытия» (СНОСКА: Ρ1оtini Enneades, V, 8, 10): саморазвертывание вовне плотной самососредоточенности смысла. Красота — цветение бытия: снова слова, которые могут повести к тяжким недоразумениям, если мы будем насильственно вкладывать в них новоевропейский смысл. Речь идет вовсе не о том, что прекрасна «реальность». «Реальность» так же мало похожа на «бытие», как «ценность» на «совершенство», или как «предмет» на «вещь». Вещь имеет бытие и держит его при себе, предмет имеет реальность и предъявляет ее нашему глазу. Реальность «объективна»: objectum и значит «пред-мет», «Gegen-stand», т. е. некоторое противо-стояние субъекту (СНОСКА: Многозначительное немецкое слово «das Gegenstand» было введено в XVII веке именно как калька латинского «objectum» (см. Н. Paul. Deutsches Wörterbuch. Halle, 1959, S. 221). Таково же происхождение и русского «предмет» (см. Μ. Φ а с м е р. Этимологический словарь русского языка, пер. с нем. О. Н. Трубачева, т. III. М., 1971, стр. 357)). «Реальность» объекта — это как бы предъявляемый объектом субъекту паспорт, «действительность» которого заверяет действительность объекта. Социологические параллели с формой существования новоевропейского человека очевидны (вспомним для контраста священный ужас добюргерских эпох перед переписью и паспортом (СНОСКА: «...И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян. И сказал Давид Иоаву и начальствующим в народе: пойдите, исчислите Израильтян, от Вирсавии до Дана, и представьте мне, чтоб я знал число их... И не угодно было в очах Божиих дело сие, и он поразил Израиля. И сказал Давид Богу: Весьма согрешил я, что сделал это. И ныне прости вину раба твоего; ибо я поступил очень безрассудно» («Первая книга Паралипоменон», гл. 21, ст.1—2 и 7—8). Грех — извлечь бытие народа из его сокровенности и представить в исчисленном виде, превращая тем самым в «предмет». Отчужденное «гражданство» Римской империи, совсем не похожее на телесно-осязаемое гражданство греческих полисов, описывается в «Апокалипсисе» как сатанинское клеймо: «И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их» («Откровение Иоанна Богослова», гл. 13, ст. 16). Отсюда же проистекает отвращение русских раскольников и сектантов к паспорту)). Конечно, Плотиново «бытие», зацветающее красотой, «объективно» в том смысле, что оно во всяком случае не субъективно; но мы должны помнить, что это объективность особого рода, не соотнесенная с субъективностью.