Наблюдая социальную обусловленность форм жизненной активности людей, все больше ловлю себя на мысли, что известные мне описания характеров при всей их ограниченности и известной доли условности помогают описать, для себя конкретизировать и общие тенденции изменения активности, и их индивидуальные варианты.

Уже использованная классификация ориентации Э.Фромма дала возможность увидеть конкретно-историческую обусловленность тенденций активности, соотнести ее с интеграционными тенденциями в Я человека. Сейчас мне бы хотелось усилить такой момент в собственном рассуждении: любая интеграционная идея (происхождения, цели и смысла, возможности воздействия, общности) предполагает диалогичность сознания, несущего эти идеи. Диалог с другими людьми в вербальной форме или диалог со своим вторым Я. Похоже на то, что эта диалогичность и является основой жизненности идеи своего рода защитой от превращения в фантом, в стереотип, в указание, в назидание, в одномерное, линейное правило.

Поддерживают эту диалогичность идей естественная связь между поколениями и преемственность культурно-исторического контекста жизни, то самое чувство причастности к делам сегодняшним, та ответственность перед будущим и знание прошлого, которые делают человеческое Я не только потенциально присутствующим, но и осуществляющимся.

Если эта диалогичность нарушается, то каждому поколению не только надо заново изобретать велосипед, но и искать другой источник для сохранения сознания. Один из парадоксов жизни состоит в том, что одно поколение - поколение сверстников - не может сохранить, а тем более развить сознание. Поколению сверстников будет нехватать Мудреца-философа, который может посмотреть на жизнь как бы со стороны, рефлексивно и отстранение. Недаром существуют и существовали возрастные субкультуры, которые приобрели особое значение по мере исторического признания специфики детской психики, ее качественного отличия от психики взрослых. Существование субкультур интересно для меня проявлением в них интеграционных тенденций, которые в конечном итоге проходят, как проходит период чувствительности организма ребенка к детским инфекциям. Субкультура как бы исчерпывает резервы своей диалогичности. (Подробнее о них мы поговорим при описании подросткового и юношеского возрастов.)

Мудрец-философ в индивидуальной судьбе человека и в жизни субкультуры выполняет важнейшую задачу - задачу развития честного мышления, ориентирующего человека в жизни его Я и в мире бытия, открывающего существование необходимости различать жизнь и псевдожизнь для сохранения самого главного в феномене человека - честного мышления. Мудреца-философа нельзя заменить никем, он и есть то самое Я, которое есть Я. Можно сыграть его роль, только как актер неравен своему герою, так и играющий роль мудреца будет неравен ему в проявлениях своего Я. Мудрецы не принадлежат ни одной субкультуре, они принадлежат всем. Таким был Мераб Константинович Мамардашвили, имевший право и смелость сказать: «...я буду против народа». Философ-мудрец персонифицирует обобщенный идеал человека в своих рассуждениях о жизни, в том, как он расставляет акценты в диалоге с другими и в диалоге с самим собой. По сути дела он воплощает в себе свободное Я. Не будучи сами мудрецами-философами, его роль могут играть поэты и писатели, художники, композиторы, если своими средствами персонифицируют обобщенный идеал человека и тем самым поддерживают диалогичность сознания в своих читателях, зрителях, слушателях. Кажется, что, в отличие от Мудреца-философа, рождающего в слове мысль о мысли, писатели, поэты могут работать со словом как с инструментом мысли, то есть работать с его свойствами как с инструментом, отдельно от прямого назначения слова - проявлять мысль. Как можно исследовать состав молотка, так можно исследовать и состав слова, если отнестись к нему как к инструменту, что, например, пробовали делать В.Хлебников и Д.Хармс, стихи которого я уже приводила ранее.