Одна из недавних попыток дать такое объяснение принадлежит Осгуду (1971). Его метод заключался в предсказании формы и содержания предложений, кото­рыми пользуется человек для описания простейших ситуаций (например, человек с синим мячом в руках; черный мячик, который катится и ударяет по си­нему мячу; мяч, летящий в корзину или мимо нее, и т. п.) воображаемому собеседнику. По предположе-жению, использование некоторой последовательности событий может влиять на вероятность обращения испы­туемых к определенным аспектам ситуации и выражению отношений между этими аспектами определенным обра­зом. Эксперимент показал, что для идентификации объ­екта при его первом появлении в высказываниях или чтобы отличить его от других сходных объектов, часто используются прилагательные; затем, когда объект ста­новится более знакомым, прилагательные начинают опу­скаться, неопределенный артикль а заменяется опре­деленным the; вместо существительных начинают упо­требляться местоимения; известным закономерностям подчиняется и выбор времени для описания закончен­ных или одновременных действий, используются союз and (и) для описания сходных и but (но) для описания противоположных действий; наконец, неоправданные ожидания выражаются в форме отрицательного выска­зывания.

Этот эксперимент фактически продолжает исследо­вание семантической функции отрицательных и пассив­ных форм (см. стр. 245—251), поскольку целью его является выявление условий, в которых различные типы языковых конструкций находят естественное использова­ние. Осгуд приходит к выводу, что порождающая грам­матика вообще не может описать способность говоря­щего таким образом использовать язык, потому что факторы ситуации, на которые реагирует говорящий, являются скорее перцептивными и когнитивными, а не

языковыми. Как указывает Осгуд, выбор говорящим определенного высказывания основан на уверенности в том, что собеседник разделяет точку зрения говорящего относительно объективного контекста; например, обоим известно, что синий мяч упоминается не в первый раз, или оба ожидают, что на столе что-то есть.

Интересно, что если до недавнего времени считалось, что мы пытаемся выяснить, почему люди создают кон­кретные высказывания в определенных ситуациях, то те­перь мы снова вернулись к проблеме, как говорящий это делает. Можно, конечно, и сейчас проводить разли­чие между способностью говорящего выбирать предло­жения и теми ситуациями, которые определяют этот вы­бор. Но трудность проведения такой границы между лингвистическими и психологическими проблемами от­ражена в одной из статей Хомского (1971). Говоря о необходимости учитывать поверхностную структуру для определения предпосылок, позволяющих предсказать возможную реакцию на высказывание, Хомский пишет (р. 205): «Понятия «смысловой центр высказывания» («focus»), «пресуппозиция» и «общая пресуппозиция» (даже в тех случаях, когда пресуппозиция вообще не может быть выражена при помощи грамматического предложения) должны определяться через семантиче­скую интерпретацию предложений, если мы хотим объ­яснить, как строится речевой поток и вообще речевое поведение». Хомский, разумеется, имеет в виду только лингвистические данные, полученные из анализа самого предложения. Но если расширить понятие языковой спо­собности так, чтобы она включала знание пресуппози­ций, то мы подходим к новому определению языковой способности, данному недавно Кэмпбеллом и Уэлсом (Campbell and Wales, 1970, p.247), как «способности по­рождать или понимать высказывания, не столько грам­матически правильные, сколько соответствующие кон­тексту, в котором они появляются». Это означает, что модель носителя языка должна включать не только спо­собность говорящего порождать все приемлемые пред­ложения и операции выбора нужного предложения, но также и способность производить этот выбор с учетом собственного знания и знания собеседника о контексте (даже в тех случаях, когда речь идет не о непосредственно воспринимаемых физических явлениях, а о внутренней соотнесенности с каким-то абстрактным предметом раз­говора, общим для собеседников).