Некоторые из этих аргументов относятся также и к проблеме овладения языком в детстве, которой мы почти не уделили внимания в этой книге. Трансформационалисты пытались описать, чем овладевает ребенок, осно­вываясь на предположении, что ребенок постепенно по­стигает полную грамматику языка взрослых; эта точка зрения подтверждалась данными исследований грам­матик детской речи, убедительно показавших, что овладение языком не есть результат положительно под­крепляемой имитации ассоциаций стимул — реакция (обзор работ по этому вопросу см: McNeill 1970). С дру­гой стороны, явно недостаточно сказать, как это делает Хомский, что ребенок должен обладать какой-то врож­денной языковой способностью, позволяющей ему от­крыть именно те трансформационные правила, при по­мощи которых можно наиболее экономным путем порож­дать предложения на данном языке. Если согласиться с тем, что человек имеет определенную предрасположен­ность к овладению человеческим языком, очевидно, от­сутствующую у животных, то требуется установить те механизмы этого овладения, которые дают возможность ребенку овладеть правилами именно того языка, на котором ему суждено было говорить. Пока мы занимаем­ся описанием сложной структуры того, чем овладевает ребенок, нет никаких причин, почему бы психологам не попытаться создать различные теории того, как происхо­дит это овладение. И снова задача лингвистического описания состоит в том, чтобы не допустить чрезмерного упрощения исследуемого поведения.

Если попытаться дать общую оценку того вклада, ко­торый внесла трансформационная грамматика в психо­логию, следует подчеркнуть, что психолингвистический подход дал возможность совершенно по-новому взгля­нуть на язык. Исследования, описанные в этой книге — которые появились исключительно благодаря транс­формационной грамматике, — очень сильно отличаются от упрощенческих попыток ученых «до эры Хомского» исследовать словесные ассоциации и тому подобные явления. Центр внимания ученых переместился на ис­следования речевого поведения людей, порождаю­щих предложения, и на поиски точного однозначного соответствия между правилами грамматики и речевым поведением, и как раз благодаря неудаче этих поисков мы узнали о многих, до сих пор абсолютно неизвестных факторах.

В свете имеющихся сейчас данных о речевом поведе­нии совершенно логически оправданно отступление Хомского к тезису, что неправильно рассматривать транс­формационную грамматику как модель порождения и восприятия предложений. Справедливо также, что для целей грамматического анализа необходимо ограничить­ся нормативными высказываниями и пренебречь случай­ными флуктуациями в отдельных высказываниях. Но ко­гда Хомский возвращается к более сильному утвержде­нию, что он описывает структуру когнитивных процес­сов, он явно игнорирует исключительную сложность взаимосвязей между знаниями говорящего о языке и тем, как он реально использует эти знания. Было бы весьма досадно, если бы к прежней ограниченности взглядов психологов прибавилось бы упрямое нежела­ние некоторых сторонников трансформационной теории считаться с фактами речевого поведения, не укладываю­щимися в разработанную ими систему лингвистических правил. Когда представишь себе, как много еще пред­стоит нам узнать об этой важнейшей способности чело­века и об овладении ею, то остается только надеяться, что вместо того, чтобы поддаваться иллюзиям или ста­новиться на заведомо неверные позиции только для того, чтобы указывать своим оппонентам на слабость их тео­рий, психологи и лингвисты объединят свои усилия и создадут теорию, адекватно описывающую все аспекты человеческого языка.