Важнейшей чертой такого двухуровневого подхода является установление отношений между глубинным семантическим содержанием и синтаксической формой. Как это ни покажется парадоксальным, первоначальное

утверждение Хомского о независимости синтаксиса от семантики привело к гораздо более глубокому, чем раньше, осознанию сложных взаимосвязей между ними. Единственным назначением синтаксических правил яв­ляется выражение семантических отношений, причем значение предложения определяется синтаксическими от­ношениями между конкретными словами. Для того что­бы уметь говорить на иностранном языке, важно знать не столько значение каждого слова, сколько правила комбинирования слов друг с другом для получения зна­чимого высказывания. Формализация отношений между синтаксическим и семантическим компонентами, осуще­ствленная Хомским в новом варианте его теории 1965 г., позволила сформулировать взаимодействие синтаксиса и семантики с позиции слушающего, который должен установить отношения в глубинной структуре, необходи­мые для извлечения семантического содержания из по­верхностной последовательности слов в предложении. Это в свою очередь вызвало вопрос о том, содержит ли глубинная структура всю информацию, необходимую для определения семантических сходств и различий, а также вопрос о возможном введении третьего уровня, уровня семантической репрезентации. В настоящее вре­мя оживленно обсуждаются три возможных решения этого вопроса:

1. Добавить еще один уровень — уровень семантиче­ской репрезентации.

2. Заменить уровень глубинной структуры на уро­вень семантической репрезентации.

3. Расширить анализ на уровне глубинной струк­туры, чтобы включить в него необходимые семантиче­ские отношения.

Вся эта дискуссия свидетельствует об одном несом­ненном факте — о все большем осознании сложности процессов, участвующих в понимании говорящим семан­тического содержания.

Рассмотрение этой проблемы с точки зрения порож­дения речи привело к тому, что мы осознали чрезвычай­ную сложность описания способности говорящего выби­рать соответствующую комбинацию синтаксической структуры и конкретных слов для выражения нужного значения. Вообще вопрос о том, каким образом говоря­щий выбирает нужную цепочку слов и развертывает ее слева направо, оказался весьма трудным для разреше­ния в рамках порождающей грамматики, построенной на случайных правилах переписывания.

При попытке создать модель порождения речи снова встает вопрос о правильном соотношении между лингви­стикой и психологией. Согласно более слабому определе­нию языковой способности, эти дисциплины не должны пересекаться, поскольку лингвистические описания рассматривают только то, что составляет языковую способность. Но если принять более сильное утверж­дение о том, что грамматические правила являются внутренними правилами поведения говорящего, то тогда и психологов, и лингвистов интересует, каким образом человек, владеющий языком, может производить выска­зывания, которые воспринимаются как значимые дру­гими носителями языка. Психолога, однако, интересуют еще и другие вопросы: во-первых, если мы уже имеем адекватное описание способности носителя языка произ­водить предложения, то почему эта способность исполь­зуется для порождения конкретных высказываний в кон­кретных обстоятельствах; во-вторых, каким образом овладевает этой способностью ребенок.