«Естественно — во всяком случае, это прежде всего приходит в голову — предположить, что, когда мы хотим передать некоторую мысль или свое ощущение, мы про­изводим нечто вроде приблизительного и быстрого ана­лиза тех объективных элементов и отношений, которые сюда включены; и что такая «инвентаризация», или анализ, совершенно неизбежен, и что наша языковая задача сводится просто к выбору отдельных слов и сло­восочетаний, которые соответствовали бы результатам этого объективного анализа. Так, когда мы наблюдаем объект, принадлежащий к классу, который мы именуем «камни» и который летит с небес на землю, мы непро­извольно анализируем это явление и разлагаем его на два конкретных понятия — понятие камня и понятие акта падения; и, связав эти два понятия вместе с по­мощью формальных приемов, присущих английскому языку, мы заявляем: the stone falls. Мы довольно на­ивно предполагаем, что это есть единственный возмож­ный в данном случае вид анализа. Но если мы посмот­рим, как этот несложный факт может выражаться в других языках, мы увидим, как много можно доба­вить, или убрать, или изменить по сравнению с нашей формой выражения, хотя никаких материальных изме­нений, которые могли бы изменить наш рассказ об этом факте, не происходит.

В немецком и французском языках необходимо вы­разить в слове камень еще и категорию рода — воз­можно, фрейдисты смогут сказать нам, почему это слово в одном языке — мужского рода, а в другом — жен­ского; в языке чиппева мы не можем построить это вы­ражение, не указав, что камень является неодушевлен­ным предметом, хотя нам этот факт представляется в данном случае совершенно несущественным. Если мы считаем категорию рода абсолютно несущественной, русский может спросить у нас, почему мы думаем, что необходимо в каждом случае специально указывать, понимаем ли мы этот камень или вообще какой-то объект определенно или неопределенно, почему для нас имеет значение различие между the stone и a stone, Просто камень падает без указания определенности устроило бы и блестящего русского, и блестящего рим­ского оратора. Если же англичане считают варварст­вом пренебрегать этим различием, индеец квакиутл из Британской Колумбии нам не только посочувствует, но еще и выскажет недоумение по поводу того, что мы не считаем нужным отразить специально факт видимо­сти или невидимости этого самого камня для говорящего в момент говорения, а также указать, к кому ближе всего находится этот камень — к говорящему, или к его слушателю, или к какому-то третьему лицу. «Возможно, в языке квакиутл это все звучало бы прелестно, но нам как-то не до этого!» И тем не менее мы считаем необ­ходимым указать на единственность этого падающего объекта, а индеец квакиутл, в отличие от индейца чип­пева, может от этого факта абстрагироваться и по­строить высказывание, одинаково верное и для одного, и для нескольких камней. Более того, ему не нужно заботиться о том, чтобы указать время падения камня. Китаец обходится минимумом явных формальных средств и просто довольствуется простейшим высказыванием вроде «камень падать».