Это — задача воспитания: превентивно помочь ответить человеку на подобные вопросы. Бог дает нам свободу воли, свободу выбора, позволяя тем самым выбрать и злодеяние, но потом (потом!) наказывает за сорванный с древа познания плод. Бог велит человеку быть не потому, что он есть, а потому, что ему ведено быть. Бог предоставляет свободу любить или не любить Его, и испытывает тех, кто любит, и преследует тех, кто не любит. «Во прахе и крови» заставляет любить Себя, за Его наказания благодарить, за испытания восхвалять. Заставляет выпрашивать, вымогать милости лестью и послушанием. Но хорошими становятся не из страха. Из страха становятся только хорошими рабами. «Неужели тебе не стыдно за Творца», — вопрошал в отчаянии Омар Хайям, и свобода совести НЕ есть свобода от совести.

Образованию и воспитанию важно опередить нежелательные, разрушительные, ненавистно-ожесточенные ответы на подобные вопросы, но не запретом на мысль, а помощью в поиске и нахождении правильных и конструктивных ответов на них. Опасно и другое заблуждение, почти неизбежное без специального руководства воспитателем, — кто несчастен, тот и виноват, ибо Господь не карает безвинных, и может ли ошибаться Всеправедный, Всеблагой, Вездесущий, Непререкаемый, Непостижимый? Горести этого человека изобличают его в тайных грехах, и нет жалости к наказанному Богом!

Нравственность не зависит от религиозной веры, наоборот, вера, чистая от корысти, зависит от нравственности. Не просветленная осознанной моральностью вера есть вымогательство милостей у высших сил, попытка их подкупа словословиями и вынужденной благотворительностью. Такая вера безнравственна. Не само по себе религиозное чувство делает человека хорошим, а осознание своего долга перед человечеством и чувство своего человеческого достоинства как разумного существа, наделенного свободой выбора. В «Критике способности суждения» И. Кант подробно объясняет изложенную здесь позицию: «Мы не хотим сказать, что столь же необходимо бытие Бога, как необходимо признавать силу морального закона. Стало быть, кто не может убедиться в бытии Бога, тот может считать себя свободным от всякой обязанности по моральному закону. Нет. Тогда пришлось бы отказаться лишь от преднамеренности конечной цели в мире, достижению которой следует содействовать путем исполнения морального закона. Мы, следовательно, допускаем, что могут быть честные люди (такие, скажем, как Спиноза), которые твердо убеждены, что Бога нет и нет загробной жизни. Как они станут смотреть на свое собственное внутреннее определение цели через моральный закон, который они в своей деятельности уважают? От исполнения этого закона они не требуют для себя никаких выгод ни в этом, ни в ином мире. Они хотят лишь бескорыстно делать то доброе, к чему этот священный закон направляет все их силы. Но их стремление ограничено: обман, насилие, зависть всегда будут вокруг них, хотя сами они честны, миролюбивы и доброжелательны. И честные люди, которых они еще встречают, всегда будут, несмотря на то, что они достойны счастья, подвержены по вине природы, которая не обращает на это внимание, лишениям, болезням, преждевременной смерти, подобно остальным животным на земле. Пока всех их (честных и нечестных — здесь нет разницы) не поглотит широкая могила и не бросит в бездну бесцельного хаоса материи, из которого они были извлечены. В конце концов не может быть безразлично, честно поступал человек или обманным образом, справедливо или насильнически, хотя бы он до конца своей жизни, по крайней мере по видимости, не получил счастья за свои добродетели и не понес наказания за свои преступления. Он как бы слышит в себе голос, который говорит ему, что все должно было быть иначе; значит, в нем было глубоко заложено, хотя и неясное, представление о чем-то, стремиться к чему он чувствовал себя обязанным. Он никогда не мог придумать себе другого принципа совместить природу со своим нравственным внутренним законом, как только господствующую по моральным законам над миром высшую причину».