Представим себе чувства человека, убивающего по долгу службы, — палача. Что это за человек? Не находит ли он в этом обряде свое истинное призвание? Но есть и сотни добровольных палачей, не требующих себе вознаграждения! Знатоки человеческого сердца вряд ли удивятся этому. Они знают: у самых кротких с виду и ничем не примечательных существ живут в душе инстинкты истязателей и убийц. Наказание должно устрашить некоего потенциального убийцу, однако оно же бесспорно помогает найти свое призвание многим выродкам. Из сотен желающих поработать палачами, чьи услуги были отвергнуты, хотя бы один должен был удовлетворить каким-либо другим способом кровавые инстинкты, разбуженные в нем смертной казнью.

Если природа толкает нас на убийство, закон не должен следовать ей. Он создан для того, чтобы исправлять природу. Но месть утверждает чисто природный порыв, дает ему силу закона. Всем нам знаком этот порыв, часто, к нашему стыду, все мы знаем его силу. Он пришел из первобытных дебрей.

Всеразрушающий, унизительный страх, терзающий осужденного месяцы или годы, страшнее смерти, и жертва убийцы его не знала. Пытка надеждой чередуется с муками животного отчаяния. Адвокат и священник — попросту из человеколюбия, охранники — дабы заключенный сохранял спокойствие, единодушно уверяют его, что он будет помилован. Он верит в это всем своим существом, а потом перестает верить. Днем он надеется, ночью теряет надежду. Идут недели, надежда и отчаяние растут и делаются равно невыносимыми. Осужденный заранее знает, что умрет, и спасти его может только помилование, подобное для него воле Божьей. Во всяком случае, он не может вмешаться, защитить себя сам, убедить судей в своей невиновности. Все происходит помимо него. Он больше не человек, он вещь, и ею будут распоряжаться палачи.

Этим объясняется странная покорность осужденных перед казнью. Как правило, они идут на смерть, охваченные полнейшим безразличием, угнетенные. И то, что они испытывают, лежит за пределами морали вообще. Понятия добродетели, разумности, мужества, даже невиновности лишены здесь всякого смысла. Как правило, ожидание смерти уничтожает человека задолго до казни. Его умерщвляют дважды, причем в первый раз страшнее, чем во второй, хотя сам он убил только единожды. По сравнению с этой пыткой месть кажется достижением цивилизации. Ведь первобытный закон никогда не требовал выколоть два глаза тому, кто выколол ближнему своему один глаз.