«Понятие формы языка выходит далеко за пределы правил словосочетаний и даже словообразований, если разуметь под последними применение известных общих логических категорий действия, субстанции, свойства и т. д. к корням и основам... Форме противостоит, конечно, материя, .но, чтобы найти материю формы языка, необходимо выйти за пределы языка... Но то, что в одном отношении считается материей, в другом может быть формой» (СНОСКА: Там же, стр. 75.).

Эти мысли очень глубоки и верны. В дальнейшем изложении В. Гумбольдт совершенно правильно утверждает, что в языке не может быть материи без формы, что различие языков основывается на различии их форм. «...Звуковая форма есть выражение, которое язык создает для мышления» (СНОСКА: Там же, стр. 83.).

Отмечая положительные моменты в рассуждениях Гумбольдта, мы не можем закрыть глаза на его идеалистическую трактовку вопросов языка. «Язык есть как бы внешнее проявление духа народа; язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык — трудно себе представить что-либо более тождественное» (СНОСКА: «Хрестоматия по истории языкознания XIX—XX веков», стр. 71.). Правильно понимая, что содержание языка отражает предметы и явления объективного мира, он неверно объясняет отношения между языком и внешним миром.

Соотношение языка, мышления и явлений действительности он выразил следующим образом: «Действительная материя языка — это, с одной стороны, звук вообще, а с другой — совокупность чувственных впечатлений и непроизвольных движений духа, предшествующих образованию понятия, которое совершается с помощью языка» (СНОСКА: Там же, стр. 76.).

Здесь в понятие «материя» включено и содержание языка. Звуки — это действительно природная оболочка языка, его материя, а совокупность чувственных впечатлений и понятий о явлениях действительности — это не материя, а содержание языка.

В языке он видел внутреннюю форму и внешнюю. Под внутренней формой Гумбольдт понимал способность слова выражать мысли. В понятие внешней формы он включал формы словосочетаний, формы словопроизводства.