Существует представление, будто дети создают инновации в том случае, когда им неизвестно точное наименование. Однако исследования в этой области показали, что словотворчество начинается в ситуации, когда слово известно ребенку (он его слышал), но недостаточно усвоено. Так, например, в коллективной игре «Почтальон принес открытки», которую мы проводили в старшей группе, каждый ребенок получил открытку с изображением спортсменов: борцов, пловцов, бегунов, прыгунов и др. Дети рассматривали открытки, им сообщались правильные наимено­ва­ния. После игры были проведены индивидуальные беседы с детьми, в ходе которых задавался вопрос: «Как назвать человека, который плавает?» И хотя все дети слышали правильное наименование, вариантов ответов получилось столько, сколько было участников беседы: плавники, плаваньи, плавальщики, плавщики, плавочники, плавекины, плавуны, плаваники, плавальники, купальщик, ныряльщик. С очевидностью выступает процесс «нащупывания» звукового облика основы и суффикса и складывается впечатление: дети идут в обобщении от общего принципа, способа к конкретному средству. О том, что именно этот процесс имеет место, свидетельствуют и такие примеры словотворчества, как читус, по­ли­вас, окнич, пишен, в которых в роли суффикса используются звукокомплексы, отсутствующие в языке. Трудно представить себе ситуацию, в которой ребенок мог бы услышать форму на -ус, -ас, -ен, -ич и приписать ей значение действующего лица. Здесь явно просматривается общая стратегия: показать некоторое значимое изменение грамматической формы, а средство на первых порах может быть любым. (Сравним аналогичные примеры: Это олениха и ее лених; Это лосиха и ее лосих. И даже такой: ребенок в игре со щенком (игрушкой) по имени Пиф обращается с вопросами: Пиф, Пиф, сколько у тебя бровь, бровев, бровей? Сколько у тебя ресниц? Сколько у тебя носов? Сколько у тебя ртэ?

Исследователи детского словотворчества отмечают, что ин­тен­сив­ность его снижается на седьмом году жизни. К. И. Чу­ковский связывал это явление со снижением природной чувствительности к языку, потерей лингвистической гениальности, проведя параллель с угасанием твор­чес­т­ва старших дошкольников в рисовании. Аналогичное явление спада твор­чес­тва после пяти лет отмечается и в режиссерских играх детей (Е. М. Гас­па­рова). Положение о спаде творчества, угасании чувствительности к языку не раз подвергалось критике (Ф. А. Сохин, Д. Б. Эльконин). Тем не менее, факт спада словотворчества к концу старшего дошкольного возраста подтвержден многочисленными экспериментальными материалами. Этот феномен получил в литературе ряд объяснений, которые, дополняя друг друга, выявляют широкий спектр социальных и психологических причин. Д. Б. Богородицкий отмечал как тенденцию большую морфологичность языка ребенка и последующее «сращивание» морфологических элементов (опро­ще­ние), в результате чего слова начинают употребляться как целостные «гештальты», далее неделимые. Е. А. Черемухина и А. М. Шахнарович выявили переход со словообразовательного уровня языка на лексический при поиске слова старшими дошкольниками, что близко точке зрения Д. Н. Богородиц­кого. А. Н. Гвоздев отмечал стремление ребенка говорить так, как говорят взрослые, освоить грамматические нормы языка. С освоением грамматических правил и норм связывает уга­са­ние детского словотворчества Т. Н. Ушакова. Л. И. Айдарова считает, что начальная школа не выдвигает перед ребенком таких задач, которые бы он мог решать лингвистическим способом, а это, в свою очередь, не может не приводить к притуплению языкового чутья.