Положение советских психологов в ситуации «осязаемой тьмы» реального социализма В. П. Зинченко и Е. Б. Моргунов характеризуют следующим образом: «Вынужденные соблюдать правила «идеологического общежития», они метались между психикой и рефлексом, сознанием и мозгом, сознанием и правильным мировоззрением, детерминизмом и спонтанностью развития (артикулированной еще в книге Бытия), порождением (творчеством) и отражением (сигнальностью), внешним и внутренним (интериоризацией и экстериоризацией), личностью и «новым человеком», поступком и физиологическим или технологическим актом, развитием и «присвоением» социального опыта, между «быть» или «иметь». Число таких оппозиций может быть умножено. Внешние запреты и табу интериоризировались, становились собственными и далеко не всегда замечаемыми самими учеными» [14, с. 97].

Естественным следствием разрушительной работы указанных тенденций и стереотипов явилась общая догматизация научного мышления. Нельзя сказать, что последняя осталась незамеченной, однако она была воспринята и проинтерпретирована крайне односторонне: в догматизации (унификации) научного мышления увидели только (!) «идейное единство советских психологов». Догматизированное мышление — ненаучное мышление. По самой своей сути оно либо пассивно, либо активно (всегда агрессивно) игнорирует научную проблематику. Оно хронически бесплодно в области фундаментальных исследований и способно лишь к созданию квазинаучных изолированных друг от друга направлений-тупиков, обрастающих со временем собственной теорией и терминологией, диагностикой и формирующими технологиями. Эти «дороги никуда» — миниатюрные модели общей ситуации, сложившейся к середине 80-х гг. в советской марксистско-ленинской психологической науке.

Если же обратиться к характеристике организационного аспекта этой науки и тех партийных принципов, в соответствии с которыми осуществлялись ее организационное строительство и кадровая политика, то главными среди них следует назвать авторитаризм и единоначалие. Недаром все основные и даже сколько-нибудь заметные направления были здесь всегда однозначно персонифицированы. Естественный факт духовного, интеллектуального лидерства был противоестественно зафиксирован, а затем и законсервирован в научных организационных структурах. Научное психологическое сообщество было вынуждено обживать «пирамиды власти». Все это не могло не породить ложно понимаемый традиционализм, эпигонство, монополизм и ритуали-зацию межличностных отношений в науке, что в свою очередь привело к неуклонному снижению квалификационных требований к профессиональным, деловым и человеческим качествам ученых [141].