Ее воспитательница пришла ко мне во второй раз пожаловаться на ее поведение: состояние невыносимое, жизнь в доме нарушена. Что делать? Можно ли сказать ребенку, что рассказывание таких вещей само по себе еще не так страшно, но что она ее просит не делать этого дома. Я восстала против этого. Я должна была сознаться, что я действительно допустила ошибку, приписав сверх-Я ребенка самостоятельную сдерживающую силу, которой сверх-Я вовсе не обладало. Как только авторитетные лица, существовавшие во внешнем мире, стали менее требовательны, тотчас же снисходительным стал и Я-идеал, бывший до тех пор очень строгим и обладавший достаточной силой, чтобы вызвать целый ряд симптомов невроза навязчивости. Я понадеялась на эту невротическую строгость Я-идеа-ла, была неосторожна и не достигла при этом ничего для целей анализа. Я на некоторое время превратила заторможенного, не-вротичного ребенка в капризного, можно было бы, пожалуй, сказать, перверсивного ребенка, но, кроме того, я одновременно ухудшила ситуацию для своей работы, так как этот освобожденный ребенок имел теперь свой «час отдыха» в течение целого дня, перест.чл считать совместную нашу работу важной, не давал больше соответствующего материала для анализа, потому что он рассеивал его в течение дня, вместо того чтобы собирать его для сеанса, и мгновенно потерял необходимое для анализа сознание болезни. Для детского анализа в егце большей мере, чем для аг.ачиза взрослых пациентов, сохраняет свою силу положение, чаю аналитическая работа может быть проведена лишь в состоянии неудовлетворенности.

К счастью, положение оказалось лишь теоретически столь опасным, на практике его легко было исправить. Я попросила воспнтателиншу ничего не предпринимать и запастись еще немного терпением. Я обещала ей опять призвать ребенка к порядку, но не могла ей обещать, как скоро наступит улучшение. Во время слсдуюш.сго сеанса я действовала очень энергично. Я заявила ей, что она нарушила договор. Я думала, что она рассказывала мне эти грязные вещи для того, чтобы избавиться от них, но теперь я вижу, что это вовсе не так. Она охотно рассказывала все это в своем домашнем кругу, потому что это доставляло ей удовольствие. Я ничего не имею против этого, но только я не понимаю, зачем я ей нужна тогда. Мы можем прекратить сеансы, и она будет иметь возможность тогда получать удовольствие. Но если она остается при своем первоначальном намерении, то она должна говорить об этих вещах только со мной и больше ни с кем; чем больше она будет воздерживаться от этого дома, тем больше она будет вспоминать во время сеанса, тем больше я буду узнавать о ней, тем скорее я смогу освободить ее. Теперь она должна принять то или иное решение. После этого она очень побледнела, задумалась, посмотрела на меня и сказала с тем же серьезным согласием, как и при первом аналитическом уговоре: «Если ты говоришь, что это так, то я больше не буду говорить об этом». Таким образом была восстановлена ее невротическая добросовестность. С этих пор ее домашние не слыхали от нее больше ни одного слова о таких вещах. Она опять преобразилась: из избалованного, перверсивно-го ребенка она опять превратилась в заторможенного, вялого ребенка.