Общество может не только тормозить, но и стимулировать техническое творчество. Яркий пример тому – период XV...XVIII веков. Это время бурного изобретательства, инженерной деятельности и как раз тот исторический интервал, когда возникли и реализовались причины, которые привели к экологическому кризису, и выкристаллизовалось их понимание.

Философы-просветители были убеждены в неоспоримых ценностях рационализма, который трактовался, как способность человека к разумному целеполаганию, позволяющему овладеть тайнами природы, покорить ее и создать общество Разума. Такая вера, наиболее ярко воплощенная в трудах Гегеля, заряжала духом оптимизма и вдохновляла на борьбу за утверждение прогрессистски понимаемого общества.

Но откуда возникла эта вера? Она вытекала из всей традиции новоевропейской культуры. Наука занимала ведущее место в теоретическом самосознании эпохи, рассматривалась в системе культуры как высшая ценность, поэтому философия Нового времени являлась больше самосознанием науки, а не культуры.

Это проявлялось в стремлении подогнать философию под требования математики и механики, а также в преобладании методологической проблематики в философии классического периода. Начиная с «Нового органона» Ф. Бэкона, философия занимается проблемой научного метода и видит в этом свою главную цель. В тоже время отсутствие строгости у философии воспринималось как ее слабость, которая преодолевалась на путях системосозидательства, а то и попытками прямого копирования стиля естественных наук, как это имело место у Спинозы. В целом требование научности к философии было основным, зачастую сама философия входила в состав научного знания и граница между философией и наукой оказывалась размытой. Рационалисты эталоном философии считали математику, а эмпирики экспериментальное естествознание, главным образом физику. Так в культуре утвердился сциентизм как тип духовной ориентации, как такая социально-культурная позиция, для которой высшей ценностью является научное знание. Однако, сам по себе сциентизм оставался бы лишь возможностью или, по крайней мере, не выходил бы за рамки крайней интеллектуализации, если бы в новоевропейской культуре не сложилась другая черта, которая способствовала «обмирщению» данной мировоззренческой ориентации в явлении технической цивилизации. Ведь рационализм имел место и в античную эпоху, но в системе той культуры стремление к истине, к мудрости безотносительно к пользе и даже вопреки ей формировало созерцательное отношение к объекту. Как отмечает И.Д. Рожанский, в античную эпоху для науки было характерно отсутствие связи с практикой, с экспериментом, а в самой теории оценивалась, прежде всего, не польза, а признак красоты (Рожанский И.Д. Древнегреческая наука. // Античная культура и современность. М., «Наука», 1983).