Обобщая работы Малера, Гринакр, Винникота и др., Рот-манн (1978) указывает на следующую, имеющую большое значение функцию раннего триангулирования: роль отца в прохождении и успехе процесса индивидуализации во время "фазы нового приближения". Для нашей темы этот аспект тройственности необыкновенно важен по двум причинам. Во-первых, после опыта первого года жизни наступает "фаза нового приближения", которая ведет к достижению константы объекта — центральному показателю в развитии той основной структуры, удачное развитие которой, по нашему мнению, лучше всего защищает от деструктивных срывов системы обороны, которые приносит с собой после-разводный кризис. Во-вторых, речь идет о той фазе, в которую (в случае таких срывов) маленькие дети (приблизительно в шесть-семь лет) регредируют после развода. Это "оживление" прошлого происходит тем не менее без отца, который когда-то был так важен для этого процесса.

Годовалый ребенок видит себя, хотя более и не физически, но духовно и душевно симбиотически связанным с матерью. Однако, когда отец, реализованный как отдельный субъект, вступает в отношения с матерью, это симбиоти-ческое единство с матерью оказывается потрясенным, поскольку ребенок вдруг видит себя в качестве объекта, отличного от матери, исключенным из этой коммуникации (Rotmann, 1978, 1981). Но ребенок одновременно знакомится таким образом и с чем-то иным: быть другим или быть отлученным вовсе не означает оказаться потерянным. Отец подает малышу пример модели отношений между автономными субъектами. "There must be an I, like him, who wants her" — реконструирует Абелин (1975, цит. по: Rotmann, 1978) (СНОСКА: Смысловой (расширенный) перевод может звучать так: «Должен существовать (совсем независимо от мамы) "Я", который, как папа, любит маму (и любим ею)»). Путем идентификации с отцом ребенок открывает для себя возможность нового, несимбиозного отношения к матери. С этим новым чувством независимости своего существования или возможности своего существования отдельно от матери вступает он в критическую фазу нового приближения, которая отмечена конфликтом между стремлением ребенка к все большей автономии и самоутверждению, с одной стороны, и его (регрессивными) желаниями безграничной заботы матери о нем и симбиотического воссоединения с нею, с другой стороны. Этот конфликт протекает в соседстве с разнонаправленными страхами: страхом перед новым воссоединением, который ребенок может переживать как вероятность оказаться поглощенным и который усиливает его стремление к автономии, и страхом перед разлукой с матерью, перед неизвестностью, перед опасностью оказаться "вне", к чему тем не менее ребенок все же стремится. Эти ожидания, неопределенность которых частично исходит от самого ребенка, скрывает в себе значительный конфликтный потенциал в отношении к объекту, в данном случае — к матери. Противоречие и потребность в новом приближении ведут к тому, что ребенок вновь и вновь воспринимает мать с разочарованием. В результате этого он в возрасте от полутора до двух с половиной лет создает два совершенно противоположных представления о матери, одно из которых соответствует абсолютно доброму, защищающему, дающему удовлетворение объекту, но в следующий момент она может восприниматься как объект абсолютно злой, отказывающий в удовольствии, преследующий и угрожающий. В отличие от партиального отношения к объекту в середине первого года жизни ребенок хотя и знает, что у него только одна мать, но ему кажется, что существуют два противоположных существа, которые стремятся взять над нею власть. Это объясняет также и то, почему дети в это время (в так называемой фазе сопротивления) иногда столь отчаянно борются за, казалось бы, пустяковые удовлетворения или реагируют на их исчезновение как на катастрофу. И здесь дело касается не столько изначальной потребности, сколько "доказательства", что мама (все еще) остается "хорошей мамой" или возможности путем ожесточенной борьбы со "злой матерью" вновь вызвать к жизни "добрую".