В русской культуре игра закрепляется вначале как феномен маргинального поведения (юродство), осложненный представлениями о детскости; в XVIII–XIX вв. он получает разнообразные интерпретации в виде театрализованного поведения социальных групп («помещик в * О связи игры и литературного быта см.: Демидова О.Р. Литературный быт как эстетический феномен. СПб., 2008.) усадьбе», «вольнодумец в изгнании»; «уходы» всякого рода) или в рамках личной биографии (ролевые амплуа И.Крылова, А.Дельвига, А.Пушкина). Во второй половине XIX в. мотивы «игры жизни», «куклы», «маски» и «личины» заняли центральное место в художественных картинах мира.

Встречный поток образовали эмпирические исследования ритуала в этнографии и фольклористике, детских игр и игр животных – в психологии и педагогике. Писатели-мыслители (Достоевский, Л.Толстой) и русские позитивисты-спенсерианцы включают игру в список основных категорий творческой деятельности. Теоретическая эстетика в наиболее заметных своих проявлениях развивается как игровая по преимуществу, мимо нее не прошел ни один из крупнейших философов и художников-мыслителей ХХ столетия. Игровой становится в XIX–ХХ вв. теория социального поведения (с неявной опорой на платоновскую мифологему «люди=куклы»: Зак. I 644d – I 645b) – от «социальной логики» Г.Тар да, с ее «законами подражания», до ролевых концепций, социометрии Морено и «языковых игр» Л.Витгенштейна в мире общения.

На этом фоне появление эстетских программ «магического театра» (Г.Гессе, Ф.Сологуб), «монодрамы» (Н.Евреинов), «творческой самоорганизации» (Ф.Степун) и прочих форм «театра для себя» было лишь концептуальным оформлением повальной эстетической эпидемии «жизнетворчества», которой одержим был Серебряный век. Итогом этих усилий стала инверсия банальной формулы «всё – игра» в спасительное для Homo Ludens «игра – это всё».

С этого момента в мире не осталось ничего, что не может быть описано в терминах игры, кроме самой «игры»: снятие в семантической фактуре термина контрастных значений («серьезное / несерьезное», «умное / глупое», «трагическое / смешное», «ответственное / безответственное» и т.п.) придало слову «игра» сомнительную репутацию самодостаточного аргумента в широчайшем спектре дискурсивного применения – от возвышенного и даже академического до цинического и демонического. Если мир «развернут» в игре свободного воления Демиурга, то почему же «игре» не развернуться в человеческом творчестве истории? В попытке понять истоки эстетизованных форм философии Т.Манн изобретает (применительно к Ницше) выражение «игра всерьёз», чтобы подчеркнуть угрозу трагедии, что таит в себе игровая свобода творящего духа.