Человека, демонстрирующего, подобно доктору Джекилу, трансформации, мы называем безумцем. Но если бы мистер Хайд и его приключения всего лишь снились доктору, никому бы и в голову не пришло усомниться во вменяемости сновидца. Разве что доктор Фрейд был бы изумлен его инфантилизмом: прямое исполнение запретных желаний, как правило, снится только детям.

Взрослым снятся бессмысленные, на первый взгляд, «шифровки»: ОНО, отводя глаза цензору в Сверх-Я, эзоповым языком шлет в рациональную инстанцию личности свои сообщения. В этом, по мнению Фрейда, основное назначение сновидений.

Надеюсь, Конан Дойл, не чуждый жанру фантастики, простил бы мне отступление от реализма в интерпретации его «Пестрой ленты», если бы я осмелилась предположить трансформацию пространства рассказа в виртуальное с того момента, как Холмс и Уотсон прибывают в Сток-Морон.

Дело в том, что в психоаналитической практике не принято посещать пациентов «на дому», зато скитания аналитика в пространстве чужих воспоминаний, фантазий и снов (особенно снов!) – в порядке вещей.

Представим, что Элен Стоунер приглашает человека, к которому обратилась за помощью, не в дом, но в сон свой о доме. В этом случае привинченная к полу кровать, звонок, который не звонит, и вентилятор, который не вентилирует, – типичная чушь сновидения, бессмыслица, какой в снах хватает.

Представим также, что сцена смерти Джулии не более, чем ночной кошмар Элен. Дверь в спальню невесты, колышущаяся взад и вперед, ужас на лице сестры, ее судороги и неоднозначное восклицание о пестрой ленте, или повязке (?), или шайке (?)… Ее указание на отчима…

Все же, если допущение виртуальности увиденного Холмсом кажется излишней вольностью какому-нибудь блюстителю «принципа реальности», он может считать, что Элен предъявила сыщику инсценировку своих фантазий, «снов наяву». Допустим, она проделала для Холмса то же, что ОНО совершает для Эго в так называемой «работе сновидения»: передала аллегорическое сообщение.