При всей устремленности к смерти в произведениях Андреева нет той "светлой печали", которая присуща произведениям Тургенева (Озеров 1971). Если у Тургенева ощущается жизнелюбие, стремление к радости, к молодости (которая, правда, никогда не вернется), то у Андреева все словно стремится к обессмысливанию и отчуждению.

Продолжая параллели эмоционально-смысловой доминанты "печальных" текстов с психологической доминантой "депрессия", можно согласиться, что для творчества Андреева характерна "утрата способности к реальному восприятию внешнего мира и собственного организма, в появлении чувства отчужденности от внешнего мира и чувства бесчувствия" (Жилин 1965, 72-73).

"Минут, вероятно, через пятнадцать по начале этого страшного боя мне отрезало обе ноги, и опомнился я уже в лазарете, после ампутации. Я спросил, чем кончился бои, но мне дали уклончивый, успокоительный ответ...", — рассказывает герой "Красного смеха", от лица которого ведется повествование.

Так же отчужденно он воспринимает свои трясущиеся руки: "Они (пальцы — В. Б.) отделились от меня, они жили, они стали ушами и глазами, эти безумно трепещущие пальцы; и, холодея, не имея силы вскрикнуть и пошевельнуться, я следил за их дикой пляской по чистому, ярко-белому листу".

(Андреев "Красный смех").

Для Л.Андреева характерны и описания отчужденности всего тела: "С легким свистом он (ветер — В.Б.) обвивался вокруг металлических столбиков решетки, и они блестели, как отполированные, и казались такими холодными и одинокими, что на них больно было смотреть.

И такой же холодной, оторванной от людей и жизни почувствовала себя девушка. На ней была коротенькая кофточка..." ("В подвале"). Мысль о чужеродное™ "я" постоянно находится на кончике пера Андреева и готова появиться в любом месте текста:

"И больше всего в мире ему хотелось, чтобы кто-нибудь сзади приложил револьвер к затылку, к тому месту, где чувствуется углубление, и выстрелил", — таковы мысли Хижнякова из рассказа "В подвале".