Поэтому звуковая инструментовка, не «работающая» на семантику, воспринимается как балласт, «вред для поэзии» - ср. затасканный в качестве отрицательного примера чуждый чарам черный челн у Бальмонта.

Особым видом звуковой инструментовки, «обслуживающим» и цементирующим строфику и композицию стиха, является рифма. Но в принципе она столь же семантична. Об этом убедительно писал Ю. М. Лотман, заключая, что в рифме «звуковое совпадение лишь оттеняет смысловое различие» (1964, с.73). Интересен его дальнейший, пожалуй, прямо психолингвистический анализ: «Происходит нечто, глубоко отличное от обычного языкового процесса передачи значений: вместо последовательной во времени цепочки сигналов.... - сложно построенный сигнал, имеющий пространственную природу - возвращение к уже воспринятому. При этом оказывается, что уже раз воспринятые по общим законам языковых значений ряды словесных сигналов и отдельные слова... при втором (не линейно-языковом, а структурно-художественном) восприятии получают новый смысл» (там же).

Есть ли грамматика у поэзии и поэзия у грамматики? Легко усмотреть в названии этого параграфа аллюзию к известнейшей статье Р. О. Якобсона (1961). Автору настоящей книги представляется, что и у Р. О. Якобсона, и у бесчисленного множества его последователей нечетко разграничены отношения грамматических значений (грамматических категорий), формально-грамматических конструкций и лексико-грамматических фигур. Грамматика как система реляционных отношений имеет так же мало общего с поэзией, как структурная (реляционная) фонология. Недаром Ю. М. Лотман вынужден был констатировать: «Увлекшись красивой параллелью грамматики и геометрии, Р. Якобсон склонен противопоставлять грамматические - чисто реляционные значения материальным лексическим. В поэзии безусловное разграничение этих уровней... не представляется возможным» (1964, с.125-126).

Вероятно, у поэзии есть «содержательная грамматика», но нет «формальной грамматики». Естественно, более глубоко затрагивать этот вопрос в рамках настоящей книги нецелесообразно.