Но наивысшая ценность отвлеченного знания, по Шопенгауэру, заключается в том, что его «можно передавать другим и, закрепив, сохранять: лишь благодаря этому оно делается столь неоценимо важным для практики» (85, 66). В этом смысле, но и только в этом, Шопенгауэр считает даже возможным утверждать, что лишь отвлеченное знание есть знание, что оно находится в зависимости от разума и что о животных мы, строго говоря, не вправе утверждать, будто они что-либо знают, хотя у них есть наглядное познание, воспоминание о нем и потому воображение (см. 85, 60). Поэтому и философия, будучи всем своим содержанием обязана первичным интуициям, есть все же — по форме свойственного ей познания — не интуиция, как таковая, а «полное повторение, как бы отражение мира в отвлеченных понятиях» (85, 99); она необходимо должна облекаться в формы разума— в формы отвлеченных понятий. Это воззрение проводится Шопенгауэром отнюдь не последовательно. В ряде мест он утверждает, что философия — скорее искусство, чем наука, и что все основные неудачи прежней философии имели причиной как раз то, что философию пытались разрабатывать как научную систему понятий.

Таково учение Шопенгауэра о непосредственном знании. Мы обнаружили в нем глубокое, непримиримое противоречие. Это учение стало звеном в развитии алогического понимания интуиции, характерного для буржуазной философии империалистической эпохи. Сколь велико было влияние Шопенгауэра, мы убедимся, когда перейдем к рассмотрению философии Бергсона. Но, разрабатывая алогический аспект учения об интуиции, Шопенгауэр, повторяем, сделал в этом отношении только первые шаги. Воспитанный на философии Платона, Декарта, Спинозы, Юма, французских просветителей и Канта, Шопенгауэр сложился как мыслитель-идеалист резко выраженного метафизического склада мышления. В своих метафизических измышлениях он обособил практику и теорию, интуицию и разум, созерцание и понятие, индивидуальное и общее. Но он не мог еще окончательно порвать с традицией интеллектуализма, присущей классической буржуазной философии XVII—XVIII вв. Он не только наполнил рассудок интуици-ями, но одновременно интеллектуализировал самое интуицию. Он не только принизил роль логического отвлеченного разумного познания, но в то же время признавал его ценность и его необходимость — притом не для одной лишь практики, но и для теории. Он выступил не только против диалектики Фихте, Шеллинга, Гегеля, но также и против элементов мистики и алогизма в учении этих философов.