Охарактеризованный здесь тип познания — интуитивное познание — Шопенгауэр резко противопоставляет разумному постижению посредством понятий. Интуитивное познание рассматривает в вещах «уже не где, когда, почему и для чего, а единственно их «что» и не дает отвлеченному мышлению, понятиям разума овладеть сознанием» (85, 210). Воспринятый в интуиции объект «выходит из всяких отношений к чему-нибудь вне самого себя», а субъект — «из всяких отношений к воле». То, что познается интуитивным способом, «уже не отдельная вещь, как такая, — нет, это идея, вечная форма, непосредственная объектность воли на данной ступени...» (85, 210).

Переход от обычного, подчиненного воле, познания к интуитивному познанию, составляющему удел и привилегию «гения», Шопенгауэр изображает как внезапную перемену. Необходимая для интуитивного познания перемена в субъекте не может происходить из актов самой воли, не может быть актом произвола, не может зависеть от нашего вкуса и выбора. Она вытекает «исключительно из временного перевеса, который получает интеллект над волей, или... из сильного возбуждения интуитивной деятельности мозга без всякого возбуждения склонностей или аффектов» (86, 419).

Интуитивное познание Шопенгауэр объявляет первичным по отношению к рефлективному и совершеннейшим по сравнению не только с обычным, но и с научным знанием. Особенно сильно подчеркивает он первичность наглядного познания. «Весь мир рефлексии, — говорит он, — имеет свою опору и корень в наглядном мире. (Всякая последняя, то есть исходная, очевидность наглядна...» (85, 78).

Отсюда Шопенгауэр выводит, что «должна существовать какая-то возможность каждую истину, которая была открыта посредством умозаключений и сообщена посредством доказательств, познавать также и непосредственно, без помощи доказательств и умозаключений» (85, 78).

Все содержание этих идей стоит в явном противоречии как с логическим характером научного знания, так и со всем направлением, в каком протекало и протекает развитие научного знания. Шопенгауэр мыслит метафизическими антитезами. Он явно смешивает вопрос о непосредственном практическом назначении знания, о прямой его обусловленности практикой с вопросом об опосредствованной практической устремленности знания и о его косвенной зависимости от практики.