Эта трудность отчетливо проявляется в отношении Хомского к переменным, стоящим между языковой спо­собностью и языковой активностью. Когда он говорит о различии между приемлемыми и неприемлемыми пред­ложениями, связанном с какими-то психологическими факторами, нельзя не заметить большой принципиальной разницы между закономерными ограничениями, связан­ными с памятью, которые делают порождение некоторых предложений вообще невозможным, и какими-то времен­ными провалами памяти, что в некоторых случаях ведет к появлению незаконченных предложений. Встает воп­рос: если какое-то чрезвычайно сложное предложе­ние—например, предложение, приводимое Дж. Милле­ром: The race that the car that the people whom the obviously not very well dressed man called sold won was held last summer (Гонки, которые машина, которую люди, которых этот явно не очень хорошо одетый чело­век послал, продали, выиграла, происходили прошлым летом) — вообще никогда не может возникнуть в естест­венной речи в силу принципиальных ограничений при переработке информации человеком (во всяком случае, без искусственной опоры на запись), то в какой степени верно утверждение, что такое предложение входит во множество потенциально возможных в данном языке предложений?

Хомский считает, что невозможно сформулировать правила грамматики так, чтобы исключить появление такого рода предложений. Но это не самоочевидный факт, потому что правила трансформационной грамма­тики все время претерпевают изменения, когда возни­кает необходимость исключения предложений, призна­ваемых грамматически неправильными. Получается, что в одном случае интуиция подсказывает лингвисту, что некоторые различия между предложениями являются лингвистически значимыми, а в другом — это различие оказывается произвольным, как в приведенном выше примере, когда требуется установить предел числа вло­женных предложений. В «Лекциях памяти Бертрана Рассела» Хомский (1972) утверждает, что подобные ограничения несущественны для понимания природы че­ловеческого мышления просто потому, что они легко объяснимы «функциональными» причинами, (например, ограниченными возможностями памяти), которые суще­ствуют и в любой искусственной системе обработки ин­формации. Речь идет лишь о «формальных» операциях, которые, как можно показать, являются универсальными для всех языков, и тем не менее их нельзя вывести на основе общих функциональных закономерностей, ибо эти закономерности ничего не говорят нам о специфике мыш­ления пользующегося языком человека. Каким бы за­манчивым ни казался такой подход, в нем таится опас­ность, что все данные, соответствующие представлениям лингвистов о специфически языковых универсалиях, будут рассматриваться как проявления общей языковой структуры, а все другие будут относиться за счет влияния «функциональных» факторов языковой актив­ности.