Более сильная формулировка языковой способности возникла из того неизбежного предположения, что если трансформационные правила дают «оптимальное» опи­сание, которому должен соответствовать «выход» любой модели речи, то эти правила должны также дать «опти­мальное» объяснение тех операций, которые производит говорящий, чтобы получить этот «выход». Но хотя утвер­ждение о том, что формальный анализ потенциальной речевой продукции каждого «знающего» язык описывает также и скрытые «знания» говорящего о языке, выгля­дит вполне правдоподобным, оно еще весьма гипоте­тично. По существу, именно оно и вызвало появление новой линии исследований, выявивших такие факторы, влияющие на речь, о которых раньше и не подозревали. Несмотря на склонность Хомского делать далеко идущие выводы относительно природы человеческого мышления, игнорируя при этом психологические данные, пока пси­холог признает принципиальные различия между двумя трактовками языковой способности, нет причин отказы­ваться от попыток экспериментального исследования обеих этих трактовок.

Лингвистические данные

До сих пор мы рассматривали вопрос о взаимоотно­шении двух научных дисциплин с точки зрения того, какую пользу может извлечь психологическая модель из лингвистической теории, допуская при этом, что грамма­тический анализ может быть независим от психоло­гического. Но, как уже говорилось выше, можно по-иному представить себе взаимоотношения лингвистики и психологии; поскольку грамматики основаны на выска­зываниях носителя языка, а точнее, на его интуитивных представлениях по поводу возможных высказываний, психологическое исследование языковой активности мо­жет стать исключительно важным для интерпретации лингвистических данных. Некоторые психологи, особен­но Бродбент (Broadbent, 1970), подвергли критике тео­рию Хомского на том основании, что говорящий не всег­да производит речевые реакции в той форме, которая предписывается трансформационной грамматикой.

Здесь мы сталкиваемся с двумя основными пробле­мами. Первая — как выделить в множестве высказыва­ний, доступных лингвистическому анализу, те, которые будут считаться правильными, отбросив, таким образом, множество незаконченных и других ненормативных предложений. Очевидно, возможность провести такое разграничение очень важна, если грамматики оценива­ются по их способности порождать правильные, и только правильные, предложения.

Вторая и еще более трудная проблема заключается в том, что к грамматике предъявляется еще и требование порождения новых предложений, которые по определе­нию не представлены ни в одной выборке речевых дан­ных. Для этого требуется экстраполяция критерия грамматической правильности на любое потенциально возможное предложение. Хомский видит решение этой проблемы в том, чтобы полагаться на интуитивные пред­ставления носителей языка о допустимости того или иного предложения в их языке. Но когда дело доходит до исследования этих интуитивных представлений, Хом­ский отрицает эффективность экспериментального их ис­следования. Во-первых, говорит Хомский, любой экспе­риментальный прием должен оцениваться прежде всего по тому, насколько он соответствует интуитивным представлениям носителя языка; таким образом, основ­ная проблема останется нерешенной.