Бакунин воплотил в себе те же противоречия, но куда более эффективным способом. Он умер накануне террористической эпопеи, в 1876 г., успев, однако, заранее осудить покушения и разоблачить «брутов своей эпохи». Впрочем, он порицал Герцена за то, что тот открыто критиковал неудавшееся покушение Каракозова на Александра II в 1866 г.

Бакунин, наряду с Белинским и нигилистами, несет ответственность за последствия этих трагических событий, в основе которых лежал бунт. Но он привнес в этот процесс и нечто новое — семена того политического цинизма, который превратился в законченную доктрину у С. Г. Нечаева и довел до крайности развитие революционного движения.

Бакунин вводит бунтарское начало в самую сердцевину революционного учения: «Жизненная буря — вот что нам надо. И новый мир, не имеющий законов и потому свободный».

Но будет ли мир без законов свободным миром? Этот вопрос стоит перед каждым бунтом. Если бы на него надлежало ответить Бакунину, его ответ был бы недвусмысленным. Хотя он при всех обстоятельствах и со всей ясностью высказывался против авторитарной формы социализма, но, как только ему приходилось обрисовывать общество будущего, он, не смущаясь противоречием, определял его как диктатуру. Уже статут «Интернационального братства» (1864—1867), составленный им самим, требует от рядовых членов абсолютного подчинения центральному комитету во время революционных действий. Требования эти остаются в силе и после революции. Бакунин надеялся, что в освобожденной России установится «твердая власть диктатуры, власть, окруженная ее сторонниками, просвещенная их советами, укрепленная их добровольной поддержкой, но не ограниченная ничем и никем».

Бакунин в той же мере, что и его противник Маркс, способствовал выработке ленинского учения. А мечта о революционной славянской империи в том виде, в каком Бакунин изложил ее царю, была — вплоть до таких деталей, как границы, — осуществлена Сталиным.

Бакунин возвещал наступление диктатуры не вопреки своей страсти к разрушению, а в соответствии с ней. И ничто не могло остановить его на этом пути, поскольку в горниле всеобщего отрицания он испепелил, в числе прочего, и моральные ценности. В своей «Исповеди», обращенной к царю и потому намеренно заискивающей — ведь с ее помощью он рассчитывал обрести свободу, — Бакунин дает впечатляющий пример двойной игры в революционной политике. В «Катехизисе революционера», написанном, как полагают, в Швейцарии вместе с Нечаевым, представлен образец политического цинизма, который с тех пор тяготел над революционным движением.