Эрнст кивнул:

— Правильно! Ничего не дает тебе в ответ.

Ты даешь и даешь, — повторил доктор Вернер. — Ты даешь ей самое лучшее, а она требует еще лучшего

— Именно это и происходит, — сказал Эрнст спокойнее.

Этот обмен репликами произошел так плавно, что никто из членов семинара, наверное, даже сам доктор Вернер, не осознали, как он перешел на успокаивающий профессиональный тон.

— Ты сказал, что она чем-то похожа на твою мать, — заметила Барбара.

— Я и от нее видел мало хорошего.

— Сказывается ли ее влияние на твои чувства по отношению к Мирне?

— С мамой было иначе. Я держался от нее на расстоянии. Она смущала меня. Мне неприятно было думать, что она родила меня. Когда я был маленьким — в восемь или девять лет, — стоило матери подойти ко мне слишком близко, и я чувствовал, что задыхаюсь. Я помню, что сказал своему психоаналитику: “Она поглощает весь кислород в комнате”. Эта фраза стала девизом, основным мотивом моего анализа: мой аналитик возвращался к этому снова и снова. Порой я смотрел на свою мать и думал, что должен любить ее, но если бы она была чужой, мне бы не нравилось в ней ничего.

— Вот теперь мы знаем кое-что очень важное о твоем контрпереносе, — сказал доктор Вернер. — Хотя ты призываешь своего пациента сблизиться, ты в то же время ненамеренно посылаешь ей сигнал: “Не приближайся”. Она может зайти слишком далеко и поглотить весь кислород. Без сомнения, она воспринимает это второе послание и реагирует именно на него. И позволь мне снова повторить: мы не можем скрыть своих чувств от пациента. Это урок сегодняшнего дня. И этот факт нельзя не выделить. Ни один опытный терапевт не может сомневаться в существовании бессознательного сопереживания.

— В твоих сексуальных чувствах к ней слишком много амбивалентности, — сказала Барбара. — Я поражена твоим отношением к ее груди — и желание, и отвращение. Тебе нравятся пуговицы на ее блузке, но они вызывают неприятие, потому что напоминают о матери.