Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, —

Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в самом себе умей —

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, —

Внимай их пенью — и молчи!

Очень поучительно попытаться прислушаться к отзвуку в собственной душе, вызванному словами другого человека, жившего полтора столетия тому назад. Если даже его жизнь, его окружение нам неизвестны, все же понятно, что этот человек считает невозможным выразить свои чувства и мысли, выразить именно так, как они рождаются в нем, в его душе, чтобы они были понятны другим людям, и даже рекомендует всем оставить попытки такого рода. Весьма любопытно при этом, что он, тем не менее, пишет об этом стихотворение и печатает его, т.е. как раз и обращается к другим людям, пытаясь выразить обуревающие его мысли и чувства.

Понимание другого человека всегда сопряжено с владением тем специфическим языком, на котором он выражает свои мысли и чувства. Если мы хотим понять замысел художника, мы должны что-то знать о живописи; если мы хотим понять некий философский трактат, мы должны обладать какой-то начитанностью в философии; если мы хотим понять поэта, мы должны быть хоть как-то, относительно, искушены в восприятии поэзии. Ведь в стихотворении каждое слово важно не только само по себе, даже не столько само по себе, сколько в связи — тесном соединении («contextus») — со всем остальным. В стихотворении все перекликается, каждое слово освещается звучанием и смыслом всех других слов. Контекст,

который создается в поэтическом произведении, особенно сложен и своеобразен, ведь поэзия тем и отличается от прозаического текста, что это не простое логическое высказывание, а колдовская игра со словами. Стихотворение может даже и не иметь простого, прямого, здравого смысла, но произнесенные — изреченные — слова привлекают наше внимание к тому, что находится где-то по ту сторону слов.