Робин. Я им тоже завидую.

Джон. И я не могу отделаться от ощущения, что эти исследова-ния - ну, доказывающие: существуют по-настоящему здоровыелюди — «веды» игнорируют потому, что они тоже страшно завидуют счастливчикам и предпочитают их не признавать. Ведь факт для «ведов» и всяких прочих знатоков чужих проблем не из приятных. Получается, что все мы в одной лодке—врачи, пациен-ты - и не так далеко друг от друга сидим...

Робин. Может, и так. А раз мы, врачи, тоже из «средних», «средние» недостатк недостатки, вроде зависти, нам не заказаны, как и всем прочим людям. Почему мы должны быть другими?

Джон. Хорошо, но если здоровым сделаться можно, просто выкинув "хлам из-за ширмы", за чем дело стало?

Робин. Про боль забыли? Доставать ''спрятанное за ширмой больно. Хуже того, кажется, даже порочно. Я уже говорил, мы прячем всякую всячину за "ширму" потому, что так было принято в нашей семье, и навык передается, ведь если кто-то в семье начнет обнаруживать запрещенные эмоции, нарушит табу, вся семья почувствует угрозу.

Джон. И набросится на ослушника.

Робин. Или—что нисколько не лучше - пренебрежет им. Подвергнет остракизму. Отвергнет его. А быть отвергнутым семьей очень страшно, особенно для маленького ребенка,

Джон. Значит, доставая давно спрятанные чувства из-за ''ширмы'', выудим вместе с ними и этот застарелый страх?

Робин. Да. Почувствуем, будто восстаем против всей семьи, будто терясм любовь и поддержку всех. Поэтому кто-то должен нас поддержать.

Джон. "Вед", кто же еще!

Робин. В самых серьезных случаях да, наверное. Хотя людям и В случае не очень тяжелых проблем бывает неплохо начать работать над ними. Но когда путь предстоит долгий, идеальным помощником будет кто-то из посторонней семьи – без нашего "родимого бельма". Впрочем, из такой семьи, которая во многом похожа на нашу.. чтобы мы обрели понимание. Если человек хочет услышать правду, ему надо настроиться на боль - ведь достанется-то его "раздутой" голове. А чем наши головы свободнее, тем больше мы идем в рост.