Она была фаталисткой: она думала, что все наши усилия уйти от своей судьбы только приводят нас к ней.

Каковы были ее религиозные убеждения? Она держала это в тайне из уважения к своей набожной матери.

Мне остается только изложить вам ее соображения относительно письма, рисунка, граверного искусства, живописи. Не думаю, что в этих вопросах можно быть ближе к истине, чем была она; во всяком случае, таков мой вывод из нижеследующего разговора с ней. Первой заговорила она.

— Если бы вы при помощи стилета изобразили на моей руке нос, рот, мужчину, женщину, дерево, то, наверное, я узнала бы их; надеюсь, что, если бы рисунок был точным, я узнала бы даже, кого вы нарисовали; моя рука стала бы для меня чувствительным зеркалом; но разница в чувствительности между тканью руки и органом зрения велика.

Таким образом, я полагаю, что глаз — это какая-то живая ткань, обладающая бесконечно тонкой чувствительностью; воздух достигает предмета и отражается от него к глазу; таким образом глаз получает бесконечное множество впечатлений, зависящих от природы, формы, цвета предмета, а может быть, и свойств воздуха, не известных ни мне, ни вам; разнообразие этих ощущений и дает вам изображение предмета.

Если бы кожа моей руки была столь же чувствительна, как ваши глаза, я видела бы своей рукой так, как вы видите глазами, и мне иногда кажется, что бывают животные слепые и вместе с тем проницательные.

— А что вы скажете о зеркале?

— Если не все тела могут служить зеркалами, то по причине какого-нибудь недостатка своего строения, мешающего отражению воздуха. Я тем более стою за эту мысль, что отшлифованное золото, серебро, железо, медь оказываются способными отражать воздух, а мутная вода и исцарапанное стекло теряют это свойство.

Текст отличается от рисунка, рисунок — от эстампа, эстамп — от картины разнообразием ощущений, а следовательно, и различной способностью отражать воздух, присущей тем веществам, которые вы при этом используете.