К истории слепого из Пюизо и Саундерсона я мог бы прибавить историю Дидима Александрийского, Евсевия Азиатского, Никеза из Мехлина и нескольких других лиц, которые, будучи лишены одного чувства, все же настолько возвышались над остальными людьми, что поэты могли, не впадая в преувеличение, говорить, будто завистливые боги лишили их зрения из страха иметь среди смертных равных себе. Ведь кем был знаменитый Тиресий, которому были открыты тайны богов и который обладал даром предсказывать будущее, как не слепым философом, память о котором сохранила нам легенда? Но не будем удаляться от Саундерсона и последуем за этим замечательным человеком до его могилы.

Когда он умирал, к нему пригласили очень умного священника, г-на Джервеза Холмса. У них завязалась беседа о бытии божием. От нее сохранилось несколько отрывков, которые я постараюсь перевести как можно точнее,— они того стоят. Священник начал с того, что указал ему на чудеса природы.

— Ах, месье,— возразил ему слепой философ,— оставьте это прекрасное зрелище, которое было создано не для меня! Мне суждено было провести жизнь во мраке, а вы ссылаетесь на чудеса, которых я совершенно не понимаю и которые имеют доказательную силу только для вас и для тех, кто, подобно вам, видит. Если вы хотите, чтобы я верил в бога, вы должны дать мне возможность осязать его.

— Месье,— ловко возразил священник,— возложите свои руки на самого себя, и вы найдете божество в изумительном строении своих органов.

— Господин Холмс,— ответил Саундерсон,— повторяю вам, для меня все это не так прекрасно, как для вас. Но допустим, что животный механизм столь совершенен, как вы утверждаете,— я готов поверить вам, ведь вы честный человек и совершенно не способны обманывать меня,— какое отношение это имеет к верховному разумному веществу? Если этот механизм поражает вас, то, может быть, потому, что вы привыкли считать чудом все, что кажется вам превышающим ваши силы. Я так часто был для вас предметом удивления, что составил себе плохое мнение насчет того, что вас изумляет. Чтобы посмотреть на меня, из самых глухих уголков Англии приезжали люди, которые не могли понять, как я занимаюсь геометрией; согласитесь, что у этих людей не было вполне точных понятий о том, что возможно. Если какое-нибудь явление превышает, по нашему мнению, силы человека, мы сразу же говорим: “Это дело божие”; наше тщеславие не может удовольствоваться меньшим. Не лучше ли было бы, если бы мы вкладывали в свои рассуждения поменьше гордости и побольше философии? Если мы встречаем в природе какой-нибудь трудно распутываемый узел, то оставим его таким, каков он есть, и не будем стараться разрубить его рукой существа, которое становится затем для нас новым узлом, еще труднее распутываемым, чем первый. Спросите у индейца, как это вселенная висит в воздухе, и он вам ответит, что она покоится на спине слона. А на чем находится слон? На черепахе. А кто поддерживает черепаху?.. Этот индеец внушает вам сострадание. Но вам можно было бы сказать, как и ему: