Главной особенностью человеческих сознательных зрительных образов является их принципиальная расщепляемость. В своих образах, в актах восприятия вообще, человек может выделять то, что он видит (предметное содержание, реально стоящее за образом), и то, через что (как, с помощью каких зримых характеристик, признаков) он видит, и свою позицию как наблюдателя, связанную со схемой тела. Именно эта расщепляемость проявилась в опытах с инвертированным зрением: испытуемая сначала "расщепила" видимое поле (перевернутое) и нормально ориентированный, реально существующий мир, видимый сквозь инвертированное зрительное поле, что позволило испытуемой действовать в мире, несмотря на его видимую перевернутость, и не впадать в коматозное состояние, как это произошло с обезьянами в экспериментах Дж.Фоли. Затем испытуемая проводит дальнейшее расщепление: свою позицию наблюдателя она отделяет от схемы тела и привязанной к схеме тела инвертированной ориентации зрительного поля и вырабатывает виртуальную позицию, которая позволяет осмыслить, перцептивно освоить новую ориентацию зрительного поля.

Конечно, инвертированное зрение – особая, исключительная ситуация. Однако подобные явления в менее драматической форме происходят очень часто в нормальных ситуациях. Так, близорукий человек без труда понимает, что размытость воспринимаемого не есть свойство объекта, но есть лишь свойство его образа, вызванное особенностями его зрения. Потеря пространственности в темноте не воспринимается нами как утрата пространственности реального мира, мы относим ее к условиям нашего наблюдения. Эта особенность нашего восприятия хорошо фиксируется в языке. Такие обороты, как "я вижу смутно, неотчетливо, расплывчато, у меня двоится в глазах" и т.д., прямо указывают на это сознательное разъединение того, что воспринимается, и того, как воспринимается, – реально существующего мира и способа и условий его восприятия. Иное дело, если человек говорит: "Предо мной предстало нечто смутное, неотчетливое, расплывчатое, двоящееся". Здесь те же самые характеристики относятся уже не к образу восприятия, а к самому воспринимаемому объекту. Человек может также расщеплять свои образы не только по параметру "значение – чувственная ткань", но и внутри его семантической структуры. Так, мы воспринимаем человеческое лицо как молодое – старое, мужское – женское, веселое – грустное, и это есть содержание восприятия, которому соответствует перцептивная форма (зрительные признаки), например, характеристики контура (овал лица), особенности кожного покрова (наличие морщин), мимические характеристики и т.д. Но перцептивная форма сама является содержанием, которому соответствуют свои признаки (особые характеристики распределения яркости). Такое поуровневое строение образа является как предпосылкой зрительных ошибок, так и предпосылкой возможности их исправления. Так, допустим, мы восприняли лицо, как лицо пожилого человека, но затем увидели, что это молодое лицо. Какой-то из использованных нами признаков для выявления содержания молодое – старое оказался в данном случае ложным, и эту ложность можно обнаружить, лишь отделив признак от того содержания, чьим признаком он является. При особом заболевании – зрительной агнозии на лица, наступающем вследствие правосторонних затылочных поражений, эта хорошо скоординированная семантическая система нарушается, больной видит отдельные детали лица: нос, глаза, очки и т.д., но не видит все лицо в целом, не узнает близких, самого себя в зеркале и использует для опознания человека дополнительную информацию-голос, одежду, иногда прическу, очки [55]. В случае агнозии, следовательно, принципиальная семантическая расщепляемость зрительных сознательных образов превращается в их патологическую расщепленность. Отметим также, что и способность видеть предметы как бы выходя за рамки собственного тела, т.е. с иной, мыслимой, виртуальной позиции, не является, по-видимому, характеристикой лишь инвертированного зрения. Такой способностью обладают, по крайней мере, некоторые художники.