Пегги тоже начинает приобретать новый опыт. Ей исполнилось сорок лет. Она посещает курсы по сделкам с недвижимостью, на обеденном столе громоздятся ее книги и статьи. Поэтому обедают они теперь в кабинете. Она подает на стол пиццу и французское вино.

Килпатрик подшучивает над новым проектом жены, однако чувствуется, что он немного задет. В прошлом году он голосовал против поправки за равные права между мужчинами и женщинами. Когда он пришел домой, Пегги сидела на диване, нахмурившись. Он изложил ей свои аргументы.

Она ответила словом, которое до сих пор ни разу не употребляла: "Дерьмо!"

Раньше она никогда такой не была. Килпатрик просматривает газету "Вашингтон Стар".

"Половина супружеских пар в Вашингтоне разведется в следующем году", - говорит он холодно. Пегги отвечает, что этот город враждебен по отношению к супружеским парам. "Вдовы живут дольше", - читает он в другой статье. Пегги отвечает: "Когда женщины получат равную возможность на работу, мы начнем умирать такими же молодыми, как и мужчины". Она поддевает политика: "И ты поможешь узаконить эту возможность, не правда ли, дорогой"?

Несговорчивый политик вздрагивает, поднимает глаза. Наступает неловкое молчание. Во взгляде их друг на друга сквозит растерянность, зависть, гордость, страх. Началось переключение. Пегги уже никогда не будет прежней женщиной, и они оба знают это.

Килпатрик опять обращается к газете, ворча: "Боже мой, женщина в недвижимости. Кошмар".

В следующем году Килпатрик отсутствовал дома три недели из четырех, принимая участие в предвыборной кампании. Пегги редко присоединялась к нему. Что-то из нее ушло, после того как он перевез семью в Вашингтон. Сенатор не мог понять, в чем дело. Он предполагал, что, когда их доход уменьшился наполовину, это был удар по ее безопасности. Но после того как Пегги закончила со всеми формальностями по закрытию его юридической практики и задрапировала дом их мечты белыми тканями, ее нельзя было сдвинуть с места. Это приводило его в негодование.