В понедельник Барри и Самария вернулись домой рано утром и сразу вошли в детскую. Рон уже не спал: увидев их, он вскочил в кроватке, захлопал в ладоши и радостно закричал: "Мама! Папа! Мама, обними меня! Папа, обними!" Начались объятия и поцелуи: малыш был совершенно счастлив. "Он без вас совсем истосковался!-пояснила, войдя в спальню, Викки.-Мы не знали, что с ним делать,- уже собирались вам звонить!"

И она рассказала обо всем, что происходило с Роном в эти три дня.

К вечеру пятницы он сделался рассеянным и задумчивым, время от времени принимался звать папу и маму, ходил по дому и искал их. Педагоги объяснили ему, что папа и мама уехали, но скоро вернутся; Рон слушал их внимательно и, кажется, понимал, но оставался рассеянным и подавленным, занимался и играл "без огонька".

На следующее утро он встал, как обычно, веселый и бодрый, позавтракал, отправился вместе с Викки на занятия в рабочую комнату-и вдруг остановился как вкопанный посреди лестничной площадки, заметив на стене фотографии отца и матери. Вдруг вспомнив, что их нет рядом, Рон стремглав бросился к фотографиям. "Папа! Мама!"-звал он, вкладывая в этот крик всю силу своего желания, всю тоску разлуки. Но папа и мама не откликались. Голос его становился все тише и наконец перешел в шепот. Подняв руку, он начал с удивительной нежностью гладить лица и волосы людей на фотографии. Трудно описать, что выражалось в этот миг на его личике!.. Наконец-целую вечность спустя-с каким-то недетским вздохом он повернулся к Викки и сказал: "Пойдем, Викки. Играть. Хочу играть".

В этот день Рон также был рассеянным и вялым, а ближе к вечеру начал проявлять беспокойство. Он напряженно прислушивался и всякий раз, услышав какой-либо звук из другой комнаты или с улицы, окликал родителей: "Мама? Папа?" А в какой-то момент во время занятий, в очередной раз безрезультатно позвав маму, вслед за тем начал петь-и исполнил подряд все пять или шесть песенок, которые чаще всего пела ему мать.