Культуре полезности не нужны личности и науки, ориентированные на судьбы личности, на то, что стоит за каждой личностью,— изменчивость, вариативность, непредсказуемость. Эти науки, будь то культурно-историческая психология Выготского, ноосферная теория Вернадского или генетика Вавилова, опасны для тоталитарной системы, поскольку утверждают право на существование непредсказуемости, изменчивости в обществе. И тем самым ставят под сомнение саму модель прозрачного мира, которым может управлять по плану всевидящий часовщик.

Последователи Выготского как бы отступили после его смерти на территорию «частичных» деятельностсй — памяти, восприятия, мышления. Временно затихли разговоры об этих процессах как высших формах поведения. Однако и в исследованиях конца 1930 годов проявлялась позициия, которая может быть передана лаконичной формулой; «Вначале было дело» (Л.С.Выготский). Загнанные внутрь идеи культурно-исторической психологии были востребованы в годы Великой Отечественной войны, когда стало не до схоластических ярлыков и идеологических спекуляций. В исследованиях А^Р.Лурии по восстановлению функций мозга после ранения зарождается новая наука — нейропсихология. Разработка психологии мотивации поведения личности и произвольных высших форм поведения ведется в цикле работ А.Н Леонтьева и А,В.Запорожца, подытоженных в до сих пор современной книге «Восстановление движения» (1945). Все энергичнее продолжает начатый еще с Выготским диалог классик современного человекознания НА.Бернштейн, обсуждая с А.Н.Леонтьевым, А.РЛурией и А.В.Запорожцем результаты исследований по построению движений. Как и Л.С.Выготский, НА.Бернштейн приветствует содержащийся в цикле работ А.РЛурии, А,НЛеонтьева и А,В,Запорожца протест против образа «человека-марионетки». Однако командно-административная система лишь временно забывала о «заповедниках», в которых жили идеи культурно-исторической психологии, деятельностного подхода к изучению психических явлений и физиологии активности, Образ «человека-марионетки^ действующего по инструкции «нажми*, вновь прочно утвердился в науке на печально известной Павловской сессии 1950 г.