Но это утверждение все еще упускает важную связь. Мы усвоили, что кульминация фантазии избиения связана со стремлением достичь сексуального наслаждения и сопровождается чувством вины. На первый взгляд это кажется необъяснимым, поскольку мы знаем, что и сексуальное наслаждение, и чувство вины извлекаются из подавленной любовной фантазии, чего мы не находим в фантазии избиения, но наблюдаем в милых историях.

Эта проблема разрешается сама по себе, когда мы принимаем во внимание, что милые истории также не являются прямым выражением подавленной любовной фантазии. В этом инцестуозном желании, тормозившем с раннего детства все сексуальные стремления, фантазия сконцентрировалась на первом любовном объекте — отце. Подавление Эдипова комплекса привело ребенка к отказу от большинства инфантильных сексуальных целей. Ранние чувственные желания были отданы бессознательному. Так они опять проявились в фантазиях избиения, указывая на частичную неудачу в попытке их подавления.

Если в фантазиях избиения проявляется подавление, то в милых историях — сублимация. В фантазиях избиения непосредственные сексуальные желания удовлетворяются, в милых же историях желания с вытесненным мотивом, как их называет Фрейд, находят вознаграждение. Так же как в развитии детско-родительских отношений, изначально целостный поток любви „ оказывается разделенным на подавленную чувственную борьбу (что выражается в фантазии избиения) и сублимированные любовные узы (отражается в милых историях).

Мы можем теперь сопоставить обе фантазии по следующей • схеме: функция фантазии избиения — это скрытая репрезента'^ ция вечной ситуации чувственной любви, которая на языке '"•" анально-садистской стадии выражается как сцена избиения. С другой стороны, функция милых историй — репрезентация нежности и любовного возбуждения. В содержании просматривается между тем та же монотонность, что и в фантазиях избиения. Все строится вокруг союза сильного и слабого героя, взрослого и мальчика, или, как это видно из многих сюжетов, - высшего и низшего существования.