Роль, выпадающая аналитику во время анализа, также почти совпадает с ролью взрослого аналитика: он может прийти на помощь детскому Я в его внутренней борьбе, и при благоприятных обстоятельствах эта помощь охотно принимается ребенком.

Часто возникает вопрос, начиная с какого возраста можно считать, что Яребенка достаточно созрело, чтобы положительно относиться к аналитической обработке. Ответ, очевидно, следует искать не в хронологическом возрасте, а в других показателях. То, что Я принимает участие во внутреннем конфликте и навязывает внутренней жизни компромиссы, т. ё. симптомы, само по себе является признаком того, что оно имеет намерение утвердить себя. В этом случае мы можем, по меньшей мере теоретически, принять, что оно также будет иметь намерение образовать терапевтический союз с аналитиком.

Такой союз с ребенком наступает тем скорее, чем отвратительнее кажутся ему невротические симптомы в его собственном ощущении. Субъективный фактор страдания, который, как говорилось выше, не является хорошим признаком, если речь идет об определении объективной тяжести заболевания, является тем более надежным, если мы пытаемся предсказать, насколько ребенок будет сотрудничать в своем собственном анализе. Дети страдают физически от своих психосоматических желудочно-кишечпых нарушений, экзем, астматических приступов, головных болей и психически обусловленных расстройств сна; они страдают психически от своих страхов и от ограничений свободы, которые возлагают на них их фобии. Навязчиво-невротические дети чувствуют себя беспомощными по отношению к незнакомым силам, которые вынуждают их совершать изнуряющие и бессмысленные действия.

Случается, что дети бывают в состоянии открыто выразить такие чувства, как показывают следующие примеры. Так, один 4, 6-летний пациент говорит своему аналитику, после того как он в его присутствии осуществлял навязчивые действия: «Теперь ты по крайней мере видишь, что я вынужден делать, хочу я этого или нет». Или одна шестилетняя девочка со школьной фобией говорит своей маме: «Ты не должна думать, что я не хочу идти в школу. Я хочу, но я не могу». Один тяжелый латентный ребенок, старший среди более младших братьев и сестер, мучимый угнетающей ревностью и пенисовой завистью, бормочет про себя: «Все другие дети хорошие, только я плохой. Почему я должен быть плохим?» Все эти дети в таком случае выражали именно то чувство, что они не такие, какими они хотят быть, и что их собственное Я ничего не может сделать, чтобы осуществить их собственные сверх-Я-требования. (См. также Борнштейн, 1951).