Несмотря на то, что Эриксон предлагал для обсуждения самые разнообразные, искусные способы решения труднейших проблем, он сталкивался и с такими проблемами, которые не мог разрешить.

Вот пример:

Ко мне направили двенадцатилетнего мальчика. Я знал многих его родственников и, таким образом, был немного осведомлен о том, что происходило у него в семье. Его мачеха рассказывала мне, что однажды утром он спустился к ней на кухню, держа в руках велосипедную цепь. И он сказал ей: "Я хочу посмотреть, как ты танцуешь". Она ответила: "Ты шутишь?" Он ответил: "О, нет". И указал на ребенка, которому не было еще и года, сидевшего в высоком креслице. "Видишь ребеночка?" — сказал он и поднял цепь. И вот она танцевала на этой кухне в течение часа. Ко мне его привел отец. Я никогда не видел такого крайне злобного ребенка. В конце концов я сказал ему: "Знаешь, ты мне не нравишься, а я не нравлюсь тебе, и ты специально используешь такие интонации, которые действуют на нервы даже мне. А сейчас я собираюсь сказать твоему отцу, чтобы он забрал тебя отсюда и отвел к другому психиатру". Мне хотелось побить этого ребенка. Его интонации были крайне приспособлены к тому, чтобы раздражать людей. То, что он мне продемонстрировал, было настоящим искусством. Он знал, что он делал это. Отец просил меня встретиться с мальчиком еще раз, но я отказался.

Трудно сказать, почему Эриксон решил не работать с мальчиком. По-видимому, это связано с тем, что он не мог сохранить эмоциональную нейтральность в ответ на провокации ребенка и это помешало бы ему работать эффективно. Но, со всей очевидностью можно сказать, что при отборе пациентов Эриксон не руководствовался ни тяжестью проблемы, ни сложностью семейной ситуации. Следующий пример иллюстрирует это.

Ко мне пришла мать с просьбой заняться ее сыном. Она сказала: "Он лгун и мошенник, и с помощью своих вспышек гнева он подчинил себе всех в доме. А ругается он самыми страшными словами, которые только можно себе вообразить".