Е.Л.: Для меня это прощание звучало еще и как любовное покаяние, как “прости меня”, потому что потери всегда связаны с чувством вины. В этой ласковости, нежности, любовности прощания с вещами был момент, который я для себя расценила как некоторое выражение твоего чувства вины.

Е.М.: “Вина” — это не совсем точное слово. Это где-то рядом.

Е.Л.: Из той же области, но скорее в смысле “прости” за боль, причиненную невольно, непреднамеренно.

Е.М.: “Прости” — в смысле “прощай”.

Е.Л.: Это одна сторона, но я хочу подчеркнуть и тему причинения непреднамеренной боли. На мой взгляд, здесь есть определенный компонент вины, но это не та вина, когда ты приписываешь себе “мог, да не сделал”, мог предотвратить. Скорее, без вины виноватый. Во время драмы у меня было желание, хотя я его и не осуществила, продублировать протагониста. В моей фантазии из роли дубля — именно потому что я знаю, как ты любишь свой дом, — возникли слова: “Я любила недостаточно, прости”.

Е.М.: Ты была бы права, хотя это был бы ход уже в другую драму. Может быть, это была бы история про кризис середины жизни — и про уходящие роли, про их части, с которыми прощаешься. В частности, роль “мамочки” и роль “хозяюшки”, которую я бы тоже отнесла к своим уходящим ролям, во всяком случае в последний период жизни, когда количество работы и всяких действий во внешнем мире очень сильно перевесило выхаживание, облизывание своего дома.

Е.Л.: Это некоторое “прости” за то, что я перестаю быть такой хозяйкой?

Е.М.: У меня есть такая шутка, что гнездостроительная деятельность как-то связана с репродуктивным возрастом. Тема “прости”, конечно, звучала. Это важный общий стиль драмы, общая тональность. Фактически здесь на дне работы с травмой лежит некоторый более крупный, не ситуативный уже уровень работы про жизненные циклы, про необходимость создавать новые смыслы, иначе себя мотивировать для какой-то деятельности.

Е.Л.: Это и после твоей драмы придавало работе группы ощущение присутствия более широкого смысла, чем просто работа с потерей. На следующий день на процесс-анализе члены группы это отмечали. Было ощущение Бетховена, а не Шуберта, ощущение пафоса, торжественности в атмосфере, люди сидели не шелохнувшись, преисполненные значимости момента. Приходит в голову метафора из сказки Шварца “Обыкновенное чудо”: “Я придумал эту сказку, чтобы поговорить с тобой о любви”. Можно перефразировать так: “Это жизнь или судьба придумала пожар, чтобы поговорить о возрасте, о скоротечности жизни, о печали по этому поводу”. Наверное, это самое важное в твоей драме... Давай вернемся к ее содержанию.