Сказанное выше о построении движения тем более относится к предметному строению, какое характеризует деятельность в широком смысле слова и, значит, мышление, умение, навыки, эмоции, вообще так называемые психические функции. Конечно, задача науки в том и состоит, чтобы иметь в своем распоряжении (или найти) понятия и термины для той работы жизни, в которой это строение возникает (и каковую в действительности мы и называем практикой, отличаемой от теории и мысли, если, конечно, придать этой категории содержательный смысл, а не обыденный). Но ими неминуемо будут термины особой реальности. Реальность эта, оставаясь субъективной, не поддается тем не менее никакому "языку внутреннего", ускользает от него, отличается от него. В то же время она не может быть сведена к актам, действиям какой-либо чистой "знающей" сущности, к ее умственным построениям. Иначе необъяснимым и даже скандальным "чудом" для естественнонаучной картины мира была бы, например, точность свободного действия и обеспечивающих его структур (превосходящая, как известно, и точность инстинкта и точность мышления) – как их анализировать, где они возникают, в каком пространстве и времени, в "настоящем моменте" воздействия стимула, а может быть, в повторении таких моментов?

Фактически получается так, что нужно было бы работу, дающую такие структуры, свести сначала к "чистым" ментальным актам, к действиям духовной сущности, а затем – на основе правил научной методологии, которой, естественно, нечего делать с такой неуловимой вещью, – отбросить ее в качестве ненужного и даже абсурдного довеска. Таким образом, мы обнаруживаем и в редукционизме и в спиритуализме действие одной и той же посылки, только с обратным знаком. "Мыслит" ли мозг или же "мыслит" гомункулус – это все различные проекции одного и того же субстанционализма, не говоря уже об антропоморфическом характере подобного рода описаний субъективной реальности.

Но психолог может (и должен) обратить себе на пользу тот факт, что реальность субъективного упорно сопротивляется любым своим концептуализациям. Известна, например, невозможность концептуализировать множество оттенков широкой гаммы эмоциональных переживаний, оттенков, запахов и т.п., а с другой стороны, полисемичность разветвления рядов значений и контекстов обыденного языка. Связь между ними и найденными их (само) выражениями и реализациями всегда в высшей степени условна и вольна. Но это "ускользание" (иногда даже поддающееся усилению в эксперименте) и вызывает все новые и новые поиски, что является условием развития, продуктивности психической жизни, то есть выражением реальности ее функций. Поэтому эта упрямая реальность далеко не просто лишь аккомпанемент к чему-то иному, к каким-то другим еще отношениям, которые считались бы действительными, то есть которые Наблюдатель объявил бы единственно подлинными. Да и что такое в этом случае реальное, то есть происходящее помимо и независимо от состояний познающего субъекта в смысле требований научной картины мира? Ключом к реальному здесь может быть лишь расширенное понятие объективности, способное включить в свою орбиту также и описание предметов, естественные проявления которых содержат в себе отложения субъективно-деятельностных трансформаций действительности. Такое расширение достигается сужением фундаментальных абстракций наблюдения, определяющих место сознательного субъекта в процессах природы, и наложением ограничений на беспредельную, извне задаваемую перспективу (в терминах которой неразложимы как раз основные, интересующие психологию явления) (СНОСКА: Расширенное таким путем понятие объективности – продукт опыта даже современной физики, не говоря уже о биологии). Иначе объективность превращается в полный субъективизм, объект – в функцию сознания исследователя.