Вот так эти годы бежали — в горячке, в суматохе, в работе. О самых близких друзьях — и то времени думать не хватало. Потому-то я так и обрадовался той записке, что Александр Романович Лурия написал на моей защите. Он очень торопился, никак не мог досидеть до конца и послал мне ее. Я эту записку, знаете, чтобы, не дай бог, не потерять, спрятал в папку с другими бумагами, а папку саму тоже подальше убрал, так что теперь и не найти сразу...»

* * *

Это говорит Мещеряков, а я думаю: удивительное дело, какими странными путями приходят разные люди к тому, чтобы отдать свое время, ум и сердце слепоглухонемым детям. Вот тот же Вотерхауз, например. Ему пришлось работать даже не фиктивным деревообделочником, а настоящим упаковщиком на фабрике в Кэмбридже, рядом со знаменитым американским университетом. Наверное, это соседство мешало ему предаваться радостям чисто физического труда — не давало забыть, что всего несколько месяцев назад он был учителем в Вашингтонской частной школе для мальчиков. Но стоял тот страшный для американцев апрель 1933 года, когда депрессия достигла своей вершины и платить зарплату педагогам было уже не из чего. Эдвард Вотерхауз, от десяти вечера до восьми утра сбивая ящики на фабрике — он работал в ночную смену,— с восьми утра до десяти вечера имел полную возможность предаваться размышлениям и воспоминаниям. И он вспомнил, что где-то по пути из Брайтона в Уолтхэм ему попадался на глаза дорожный указатель, приглашающий в школу слепых. Он решил съездить туда и узнать насчет какой-нибудь работы,— мысли о прошлой педагогической карьере не оставляли его, и вдобавок в Кэмбридже он подрабатывал в дневные часы как компаньон-проводник у одного тамошнего состоятельного слепого. Вотерхаузу необыкновенно повезло — его взяли заведующим посудным складом с одновременным исполнением обязанностей учителей математики, физики и труда.

С тех пор судьба его оказалась связанной с воспитанием слепых и слепоглухонемых детей. Он занимался самыми различными вещами — делал рельефные карты, специальные объемные модели, участвовал в проектировании и выпуске нового типа пишущих машинок для слепых, а в 1951 году стал пятым после Сэмюэла Гридли Хаува директором Перкинса. Ежеквартальный журнал «Фонарь», издаваемый в этой знаменитой и прекрасно оборудованной школе, откуда я и почерпнул основные факты биографии Вотерхауза, подробно рассказывает о его деятельности на этом нелегком посту,— умалчивая, правда, о том, что новому директору пришлось в корне изменить порядки, царившие в отделении для слепоглухонемых детей. Но перечисление совершенного им никак не заслоняло для меня главного: нет, не депрессия тридцатых годов привела Эдварда Вотерхауза к слепым и глухим детям. Тысячи раз мог он за эти сорок лет сменить профессию,— работал же он в годы войны на сверхсекретном заводе фирмы «Дженерал электрик» в городе Лини, штат Массачусетс, и даже немало преуспел там: его математические способности очень пригодились при конструировании нового реактивного двигателя. И все-таки, едва кончилась война, он снова был в школе для слепых и глухих детей, отказавшись от выгодных предложений фирмы. Есть, видно, у некоторых людей неутоленная жажда своими руками лепить человеческие души из того сырья, что поставляет природа. И рано или поздно такой человек — педагог от бога — находит то, к чему стремится его душа. Если же ему суждено соприкоснуться не просто с детьми, тянущимися к знаниям, а с мальчишками и девчонками, лишенными и зрения и слуха, то он уже не может покинуть их до конца дней: чем заменить ему ощущение, ведомое лишь истинному творцу? Богоравный, он создает Человека по своему образу и подобию...