Чувство вины, которое развивают в себе дети в связи с разводом, может заставить возрасти особые страхи расплаты, направленные на отца. У мальчиков большую роль играют активированные эдиповы фантазии вины (отнять у папы маму, выжить отца, желать, чтобы тот исчез). У девочек чувство вины больше вращается вокруг лояльности, которую они (тем, что остаются с матерью) выказывают матери. Страхи, испытываемые многими девочками по отношению к отцу в эдиповом и постэдиповом возрасте, можно сравнить со страхами перед местью обманутого любовника.

Опекающий родитель, итак, чаще всего мать, порой становится (также) ненавидимым по той причине, что она отослала отца прочь, отняла у него ребенка, но отец является покинувшим, тем, кто в действительности позволил отослать себя прочь без того, чтобы — в силу своей любви к ребенку — противостоять разлуке. Таким образом, большая часть нарцисстической обиды, которую испытывают дети в ходе развода, исходит от отца. Чем больше удается ребенку уговорить себя, что он отца не так уж и любил, что без него тоже может быть хорошо, что тот, собственно, плохой человек и надо быть как раз довольным, что его больше нет, тем меньше будет обида.

Некоторые дети, наоборот, сохраняют обиду в своем сознании и не могут простить ее отцу (часто на протяжении всей жизни). И они также являются покинутыми любовниками и мстят за позор оказаться покинутыми.

Иногда стремления, (позитивно) направленные на мать, могут быть обращены на отца. Так, эдипово чувство вины мальчиков является только обратной стороной желания жить с матерью вдвоем. Идентификация ребенка с матерью тоже может привести к тому, что он отказывается от отца.

Эти и другие мотивы образуют мощные противоположные течения против любви отца, против его важной роли для идентификации ребенка, против того его значения, которое должно защищать ребенка от сверхвласти матери и т.д. Психодинамическая проблема состоит в том, что развитые против отца раздражения, которые должны были бы служить преодолению обиды, чувства вины и страхов, на самом деле обостряют психические проблемы ребенка. Часто дети колеблются между горячей любовью и ненавистью. Проблема, с которой приходится бороться большинству детей, заключается в том, что передвижение агрессивности на отца хотя успокаивает и предохраняет объектоотношение к матери, тем не менее оно обостряет нарцисстические конфликты: "примиренные" отношения с матерью усиливают ее власть, заставляют ребенка чувствовать себя маленьким и полностью предоставленным в ее власть (а мальчики чувствуют себя не по-мужски или "лишенными мужественности"), из-за чего снова возрастает потребность в защищающем, придающем силу "третьем" объекте, отце. У других же детей можно наблюдать, что хотя чувство вины и проецируемые или передвинутые на отца страхи образуют сильную отвращающую тенденцию, но тем не менее своего рода контрфоби-ческое противодвижение порождает ее комбинацию, в которой дети пытаются доказать, что опасности не существует и (или) пытаются примириться с отцом. Обе попытки в большинстве своем обречены на неудачу, потому что "опасность" отца исходит не из реального опыта отношений ребенка, а из того обстоятельства, что она постоянно вновь "выстраивается" самим ребенком в ходе его продолжающихся конфликтных объектоотношений с матерью. Особенно явно эти изнурительные амбивалентные конфликты проявились в поведении шестилетнего Николауса. Николаус в своем поведении по отношению к матери показывал, что он в большой степени идентифицирует себя с отцом, постоянно говорил о нем, рисунки, сделанные в детском саду, намеревался подарить отцу, и постоянно спрашивал по телефону, когда тот опять придет. Тем не менее в условленные дни посещений он прятался за диваном и не желал уходить с отцом из дому, кричал, когда мать хотела оставить его одного с отцом и даже часто бывал по-настоящему болен. Это были не просто проблемы разлуки и перестройки, о которых мы говорили выше (ср. л. 9.1; 9.2), а, как показало обследование, — массивные страх и ярость, направленные на отца, которые особенно проявлялись, когда отношения с ним (тем не менее глубоко желанные) должны были стать "серьезными". При помощи такой дистанции он был в состоянии сохранять триангулярное равновесие. Но не только страх перед отцом делал дни посещения такими опасными. Уход матери (или от матери) активировал выросшие в ходе развода и послеразводного кризиса опасения потерять (также) и мать. Было очевидным, что в повседневной жизни с матерью ему удавалось совладать с частью этих страхов: он контролировал их настолько, насколько это было в его силах, кроме того, ему легко удавалось осознать, что можно временно отказаться от общения с человеком, если ты знаешь, что он у тебя все еще есть; на верной дистанции времени и места он мог фантазировать себе отца как полноценный эрзац-объект и, наконец, идентификация с отцом давала ему часть силы и независимости по отношению к матери (хотя идентификация эта и была еще — или уже — недостаточно сильна, чтобы в действительности поддерживать с отцом контакт). Если мать удалялась, мальчика обуревал страх, что она может больше не вернуться. Итак, на примере Николауса мы видим, как связаны между собой амбивалентные конфликты ребенка в его объектоотноше-нии к обоим родителям, как тяжело бывает ребенку одновременно осознать мотивы: