Спонтанно травматизированные дети разводов временно живут в ирреальном, чудовищном мире. При этом сопровождающие симптомы не являются, как при реакциях переживаний, (частично модифицированными) образованиями компромиссов старых конфликтов. Аффекты, чувства и поведение больше соответствуют психотическим картинам состояния, т.е. являются реакциями на "внутренний мир", который в ходе срыва "Я" (и его способности обороны) потерял контакт с "реальным" миром". И все же помощь, которая так необходима детям, чтобы выйти из своего кошмарного мира, существенно отличается от той помощи, в которой нуждается каждый "нормально" реагирующий ребенок после развода: пострадавшему ребенку реальность должна быть в известной степени "доказана", ему должны быть предъявлены доказательства в том, что он ошибся, что мир все еще стоит на месте, хорошая мать и хороший отец продолжают существовать, плохая мать и плохой отец их не поглотили, что собственное тело невредимо, что радость и удовольствие все еще возможны. Это, может быть, и удастся при благоприятных обстоятельствах, прежде всего, если родители в состоянии освободить ребенка от появившихся архаичных "разделенных" представлений и даже после развода, предоставить в его распоряжение (пусть уже измененную) триангулированную систему отношений (СНОСКА: Исходя из того, что психическая диспозиция не полностью уничтожается ранней травматизацией).

Часто встречающуюся форму непосредственных реакций на развод образует промежуточная позиция между реакциями переживаний и травматизацией. В известной степени эти дети колеблются между чувством предстоящей опасности и чувством, что катастрофа уже произошла. В отношении этой "межгруппы" создается впечатление, что бросающийся в глаза характер поведения хотя и не следует из активированных конфликтов, как большинство реактивно переживательных симптомов, но и не является результатом травматического срыва. Скорее, кажется, что это поведение как раз служит отражению такого срыва, поскольку такие дети прибегают к мерам, имеющим первичной функцией доказывать самим себе, что мир все еще стоит на месте. Впечатляющий пример тому — "убегание" восьмилетней Ирис, которое так поразительно напоминает игру маленьких детей в прятки, но смысл которой не в том, чтобы хорошо спрятаться, а в том, чтобы тебя (как можно скорее) вновь нашли. Это убегание-игра в прятки, которая приводила семью в смятение, девочка повторяла каждый раз в новых вариантах. Однажды она не пришла домой после школы, в другой раз она собрала свои вещи и сказала, что переезжает к отцу, который живет за двести километров от города, потом как-то после обеда она закрылась в своей комнате и не подавала никаких признаков присутствия. Конечно, такое поведение имеет сильные агрессивные компоненты. Но удовлетворение, с которым Ирис после всех волнений и тревог, прежде всего со стороны матери, позволяла себя найти, говорит о том, что при этом симптоме речь идет о чем-то другом, а именно, каждый раз о новой инсценировке (и одновременно об отрицании) травматического представления о потере матери. Если Ирис повезет всегда оказываться найденной, только потому что ее мать не потеряет терпения и дальше будет ее "искать", то девочка сможет со временем получить уверенность в том, что она "не потеряна", и тогда для нее станет возможным отказ от симптома. Но часто такие образцы поведения приобретают хронический характер, особенно если так называемая вторичная победа болезни, т.е. полный удовольствия симптом сам по себе, очень велика: удовольствие быть в центре забот и внимания окружающих или удовлетворение агрессивных импульсов, что случается особенно часто именно тогда, когда мать в критическое время после развода не в состоянии воспринимать гнев и упреки ребенка, как и его регрессивные потребности, без агрессии со своей стороны. Если подобный образец отношений станет привычным, несмотря на то что это при благоприятных обстоятельствах смягчит кризисное обострение послераз-водных отношений матери и ребенка и позволит избежать последующего срыва обороны, но тем не менее без вмешательства профессиональной психотерапевтической помощи, он едва ли будет разрешим. Если же подобные нарушения отношений останутся неизлечимыми, то они составят основу будущего долгосрочного развития невротического характера. Есть люди, которые свою личную и общественную жизнь строят подобно "игре в прятки". И поскольку будущий супруг ставшего взрослым ребенка развода редко бывает в состоянии проявлять способности и терпение матери и рано или поздно, разочаруясь, прекратит "поиск", то подобные диспозиции характера в последующей жизни приведут к неудовлетворенности и (психическим) заболеваниям. Такая "межпозиция" между реактивно переживательным и травматическим страхом у многих спонтанно травмированных детей развода образует переходный пункт восстановления. Но хотя окружающим и удалось установить новый контакт детей с реальностью настолько, что они убедились в том, что жизненно необходимые отношения все еще сохраняются, что они сами все еще живут и остаются жизнеспособными, что они могут защищаться от опасностей и т.д., но чего не смогли сделать взрослые, так это внушить ребенку уверенность, что катастрофы все же не произойдет. Вспомним, например, о Манфреде, который первое время после развода бросался как "ненормальный" на всех окружающих, даже на своих соучеников. Это поведение, сформированное растерянностью и страхом, со временем стало исправляться. Но у Манфреда все еще осталось большое желание провоцировать агрессивные конфликты, в которых он мог бы доказывать свое превосходство. Как и "игра в прятки" Ирис, это поведение напоминало инсценировку, в данном случае инсценировку (пока еще) не состоявшейся кастрации.