- Ну да, а когда я скажу: “Что?”, — ты открываешь дверь. Так что толку?

- Мы стучим в дверь, Джина, и спрашиваем, там ли ты, а когда ты не отвечаешь, стучим еще раз и потом открываем дверь. Ты знаешь, почему?

- И все равно, когда я говорю: “Что?”, вы открываете дверь. А я, может быть, одеваюсь или еще что-нибудь. Я не люблю, когда вмешиваются в мою личную жизнь, понимаете?

- Мы входим после того, как постучали во второй раз, — и я говорю “мы”, потому что папа делает то же самое. Помнишь, однажды утром окно было открыто, а тебя не было?

- Не говорите за своего мужа, он может сам за себя сказать.

- Ну хорошо, вот почему я это делаю. И еще потому, что недели две назад ты говорила, что над собой что-нибудь сделаешь —это явная склонность к самоубийству. Я никогда не знаю, что увижу за этой закрытой дверью, и чувствую, что ты загнала меня в угол. Я боюсь, и меня возмущает, что ты этого добилась, и я... У меня иногда появляется чувство бессилия, как будто я в твоей власти, а это неправильно — не должно быть таких отношений с родителями... таких отношений между матерью и дочерью.

- Вы ведете себя совершенно беспомощно и предоставляете Джине большую власть, а она не знает, что с ней делать. Продолжайте рассказывать, что такого она делает с вами из того, что вам не нравится, что вы считаете проявлением неуважения, что вас беспокоит.

- Одна из вещей, которые меня очень беспокоят, — это то, как ты ругаешься. Мне это совсем не нравится.

- Это я от злости. Ребята в школе ругаются, я от них научилась.

- Мне все равно, ругаются они в школе или нет. Я не хочу, чтобы ты это делала дома.

- И ты сама ругаешься, так почему...

- Ну и что? Мне не четырнадцать лет.

- И все равно ты ругаешься.

- Это не имеет никакого отношения к тому, о чем мы говорим. Мне не нравится, когда ты делаешь это дома; мне не нравится, когда ты огрызаешься. Тебе понравилось, когда вчера вечером за столом я тебя ударила? Тебе было приятно?