Но именно эта исходная, всегда присущая телу «недостаточность» и несовершенство его механизма порождают стабильное существование самого феномена тела. Тело как физический механизм подчиняется целому ряду объективных законов и ограничений: я не могу поднимать неограниченную тяжесть, не могу передвигаться с неограниченной скоростью, тело недостаточно ловко для выполнения моих причуд, оно слабо, устает и пр. Его «прозрачность» исходно неполна, и естественными формами его «проявления» выступают физиологические функции. Мы не можем управлять голодом и жаждой, не полностью и не всегда способны регулировать естественные отправления, вегетативные проявления эмоциональных состояний, сексуальные и некоторые другие потребности. Наконец, тело подвержено деструкции со стороны внешнего мира: для него, а не для субъекта существуют законы физики, острота ножа и жар огня. Короче говоря, тело — это еще и организм (СНОСКА: Здесь можно провести различие между «организмом» как объективной реальностью, подчиняющейся собственным закономерностям и всегда равной самой себе (независимо от того, чувствуем ли мы сердце или печень, они работают, в них происходят биохимические процессы, которые никак в своем прямом виде не могут быть доступны человеческому сознанию), и «телом» как реальностью субъективной и не равной своему объективному корреляту — организму («тело» может включать неорганизменные компоненты: протезы, зонды и пр., иллюзорные органы или части: фантомные ошУ~ щения, псевдогаллюцинации и пр. — или, напротив, не включать объективно существующих частей «организма»: игнорирование частей тела, недоступность сознанию многих реально происходящих процессов или функций).), с чем приходится мириться.

При этом тело более или менее мне послушно, я могу им управлять. И именно это чувство авторства позволяет мне называть его моим. Это внутреннее противоречие зафиксировано языком в самом определении «мое тело», подчеркивающем его одновременную принадлежность/непринадлежность. Тело — это не вполне Я, ибо для чего бы тогда его выделять, и в то же время мое, т.е. не вполне чужое. Значительная часть ограничений, накладываемых на тело, усваивается субъектом так же, как перцептивные схемы и языковые игры, «растворяя» жесткую конструкцию организма-объекта и оставляя лишь его редуцированную, «превращенную» часть, которую я и называю — «мое тело».