Во-вторых, и это гораздо важнее в контексте обсуждаемой проблематики, интерпретация сновидений в принципе не может опираться на сонник любого типа, в том числе и психоаналитический. Основная идея толкования снов, сформулированная Фрейдом и нашедшая логическое завершение у Юнга и Лакана, состоит в том, что сновидение — это некий текст на языке бессознательного, требующий перевода. Попробуйте представить себе переводчика, не знающего ни языка, с которого он переводит, ни проблематики, освещаемой в тексте, ни особенностей стиля автора — ничего. У него в руках только словарь, с помощью которого переводится слово за словом. Переведите таким образом несколько фраз сами, не используя при реконструкции смысла грамматических и синтаксических правил русского языка. Это и будет толкование снов по соннику. Рядом с таким "переводом" даже результат автоматического компьютерного переводчика покажется шедевром грамматики и смысла.

А ведь сновидение — не сообщение из Интернета и не инструкция на пакете быстрорастворимого супа. Это сложный текст, со своими стилевыми особенностями (=индивидуальность сновидца) и тончайшими нюансами смысла (=бессознательное видение проблемы в контексте жизненной ситуации). В рамках использованной выше аналогии сон, истолкованный по соннику (сколь угодно сложному, пусть даже с элементами алгоритма процедуры интерпретации, как в "Словаре образов" А-Менегетти [44] — это роман Марселя Пруста или Генри Джеймса в виде дайджеста в автоматизированном переводе.

Характерно, что семиотическую специфику сновидения как сложного и неоднозначного текста, нуждающегося в переводе, с предельной ясностью выразил именно семиотик, исследовавший проблемы хранения и передачи информации в системе культуры. В статье "Сон — семиотическое окно" Ю.М.Лотман пишет:

"...власть эта (бессознательное — Н.К.) говорит с человеком на языке, понимание которого принципиально требует присутствия переводчика. Сну необходим истолкователь — будь это современный психолог или языческий жрец. У сна есть еще одна особенность — он индивидуален, проникнуть в чужой сон нельзя. Следовательно, это принципиальный "язык для одного человека". С этим же связана предельная затрудненность коммуникативности этого языка: пересказать сон так же трудно, как скажем, пересказать словами музыкальное произведение. Эта непересказуемость сна делает всякое запоминание его трансформацией, лишь приблизительно выражающей его сущность. Таким образом, сон обставлен многочисленными ограничениями, делающими его чрезвычайно хрупким и многозначным средством хранения сведений. Но именно эти "недостатки" позволяют приписывать сну особую и весьма существенную культурную функцию: быть резервом семиотической неопределенности, пространством, которое еще надлежит заполнить смыслами" [40, с.225-226].