«Мужчина, притащи себя ко мне, я до тебя охотница. Ах, как ты славен! Ужестъ, ужесть, я от тебя падаю!.. Ах... ха, ха, ха... Ах, мужчина, как ты забавен! Ужесть, ужесть; твои гнилые взгляды и томные вздохи и мертвого рассмешить могут. Ах, как ты славен, бесподобный болванчик!»

Натуралистическая «живописность» русской сатиры XVIII в. доходила даже до опытов фонетического воспроизведения осмеиваемой речевой манеры. Например, в комедии А. Копьева «Что наше, тово нам и не нада» (1794):

Княгиня (испугавшись): Ах, матуська! Сьто йта, паскари... аи! муха...

Machmere: Ax, мать ма! што йта за беда? Ну, правались ана акаянна! Ат тебя я эту пракляту девятку залажила, бог знат кудьт, да што у вас там?

Княгиня: Ницево-с... ох, тиотуська, как вы скусьны! Мавруся!

Мавруша: Чево-с?..

Княгиня: Так ницево, дусинька Мавруся! Пади сюды!

Мавруша (подходит к ней): Што, ma cousine?

Княгиня: Да сьто ты пристала ка мне? Пади проць!

Мавруша: Да вить вы сами кликали: ах, ma cousine, знаете, шта вы севодни больше блажите, нежели обыкновенно!

Так ведут себя «низкие» персонажи комедийно-сатирических жанров. Для речей же высоких героев дореалистической прозы и для авторской речи существует единая стилистика. И это закономерно, ведь автор и несущий основную идеологическую нагрузку герой принадлежат к одному пласту культуры, обладают тем же строем духовной жизни. Внутренняя речь героя столь же условна, как внешняя, и потому представляет собой ее стилистическое подобие. <...>

Ослабление внешних, фабульных связей разговорного слова подготовило увлечение его подспудными возможностями. Открытия Толстого и Чехова предсказали трактовку прямой речи в литературе XX в. Иррациональные формы речи (внешней и внутренней), поток сознания, подводные темы разговора, порожденные несовпадением средств выражения с интенцией говорящего, все это становится предметом изображения в теоретически осознанном., декларативном порядке. Во все это западная литература XX в. внесла стремление к размыванию контуров героя.